Работы по поэтике: Переводы - Якобсон Р.
Скачать (прямая ссылка):
Некоторые литературоведы проявляют достойную сожаления глухоту к фонетико -семантическим фигурам; один из них, например, отрицает
* Ничто лингвистическое мне не чуждо (ляг.)
** Слова и вещи (н&м,).
^ - 81
6-820 тот очевидный факт, что в двух последних строфах последнего «Сплина»* из «Цветов зла» носовая гласная шесть раз повторяется рядом со свистящей согласной: IV2 IANCent 'бросают"; 3AINSi erRANTs et SANs patrie 'так ... блуждающие и безродные"; V1 SANs tambours 'без барабанов'; 4S0N drapeau 'свое знамя1. Тот же литературовед ухитряется не заметить центрального мотива названного стихотворения — густого н причудливого сочетания симметричных образов с суффиксальными и флективными фигурами» повторяющимися парономазиями и фоническими сегментами; I2 LiESPRIT g&miSSANT EN PROIE 'ум, стенающий во власти'; U2 Ь'ЕБРёг-RANCE comma line ehauve-souRIS "надежда, как летучая мышь'; IV3 ESPRITS errANTS et SANS patRIE 'умы блуждающие и безродные (букв, без родины) V2 D^filent IentemENT ... UESPOIR (3Varncu, pleure) *Мед-ленно тянутся... надежда/побежденная, плачет'.
В то время как многие ученые, блестяще владеющие и лингвистическими, и литературоведческими методами анализа, такие» как М.Бир-виш» М. Блумфилд, Ю. Лотман и А. А. Ричарде, сделали первые шаги к созданию грамматики поэзии, высказав при эхом немало проницательных суждений, литературоведы» не занимающиеся структурным анализом языка, пытаются убедить нас, что «точные и строгие методы», насаждав* мые лингвистами, «никогда не смогут объяснить тонкое и неуловимое нечто, в котором заключается, что бы там ни говорили, сущность поэзии». Однако это «нечто» точно так же неуловимо и при научном подходе к изучению языка и общества, жизни и тайн материи, Поистине бесполезно с важным видом толковать о «нечто», когда речь идет просто о неизбежной приблизительности любой науки.
В последние два десятилетия мои исследования в области поэтики касались в первую очередь того, что поэт Джерард Мэнли Хопкннс называл «грамматическими фигурами»; до самого последнего времени эти фигуры оставались наименее исследованной из лингвистических проблем, Никто не подозревает авторов монографий о рифме или метре в том, что они хотят свести поэтику к учению о рифме или к метрике; нас же некоторые полемисты совершенно необоснованно обвиняют в том, что в работах, посвященных грамматическому аспекту стихотворных текстов, мы стремимся «свести структуру литературного ,,произведения к игре грамматических категории» и «приписать всю суггестивную мощь поэзии корреляциям между морфологическими классами, а также синтаксическим параллелизмам или контрастам». Конечно, гораздо ближе к истине плеонастическое утверждение другого участника этой дискуссии: «Никакой грамматический анализ стихотворения не может породить ничего большего, чем грамматика поэзии». Тем не менее вывод, который, как полагает этот ученый, неизбежно вытекает из его тезиса: при анализе поэзии грамматика «несущественна» (irrelevant), - бесспорно, ошибочен, сколько бы ни ссылались его сторонники на писателей, которым «нет дела до частей речи». Не кто иной, как Бодлер, чье творчество как раз и послужило предметом вышеупомянутой дискуссии, заранее и безоговорочно опроверг эти рассуждения: «Грамматика, сама сухая грамматика становится колдовским заклинанием». Кредо поэта завершается прозорливой характеристикой частей речи; «Во плоти и крови возрождаются слова: существительное — в своем сущем величии, прилагательное - про* См. приложение к данной статье (с. 95). - Прим. перев«
82 эрачный плащ, окутывающий его и расцвечивающий глазурью, и глагол — ангел движения, без которого фраза мертва». Автор «Цветов зла» не* сколько раз возвращается к мысли о том, что язык вообще и поэтический язык в частности — это «колдовское заклинание». «В слове, в глаголе есть нечто священное, воспрещающее нам видеть в нем лишь игру случайностей. Искусно владеть языком — все равно что произносить колдовское заклинание».
Убежденность поэта в том, что в поэзии не бывает ничего случайного, опровергает ребяческие соображения некоторых литературоведов, полагающих, что «стихотворение может содержать в себе структуры, не связанные с его литературной функцией и воздействием». Лингвистический анализ, непременно учитывающий разнообразие вербальных функций и, следовательно, сообразующийся со «спецификой поэтического языка», не может недооценивать характерные для этого языка структуры. Бодлер, дпя которого «слова сами по себе и независимо от выражаемого ими смысла [то есть от своего лексического значения] обладают собственной красотой и ценностью», солидарен здесь с другим великим поэтом и теоретиком прошлого столетия, Дж. М, Хопкинсом, сумевшим понять роль грамматической фигуры в поэзии. «Эта фигура, - говорится в его курсе риторики 1873-1874 гг., - может быть построена так, чтобы for its own sake and interest* оставить позади и в стороне значение слов».
Правильный ответ на вопрос об относительной значимости грамматических оппозиций в анализируемом тексте позволяют дать систематические наблюдения над распределением маркированных признаков, над тем, как связаны их концентрация или отсутствие с различными метрическими единицами, с их границами и числом, а также со всем богатством рифм и, наконец, с общим рисунком данного стихотворения.
