Крамола: Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе - Козлов В.А.
Крамола: Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе
Автор: Козлов В.А.Другие авторы: Эдельман О.В., Завадская Э.Ю.
Издательство: М.: Материк, под редакцией Клзлова В.А.
Год издания: 2005.
Страницы: 432
ISBN 5-85646-128-2
Читать: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
Скачать:
КРАМОЛА
Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе
Рассекреченные документы
и Прокуратуры СССР
Под редакцией В. А. Козлова и С.В. Мироненко Ответственный составитель О.В. Эдельман при участии Э.Ю. Завадской
Москва
"Материк"
2005
1953-1982 гг.
Верховного суда
ББК 63.3(2) К78
Министерство культуры и массовых коммуникаций РФ Федеральное архивное агентство Государственный архив Российской Федерации
© В. А. Козлов, О. В. Эдельман, Э. Ю. Завадская, составление, научно-справочный аппарат, 2005 © В. А. Козлов, введение, 2005 © В. Я. Черниевский, оформление, 2005 © Международный фонд «Демократия» (Фонд Александра Н. Яковлева), издание на русском языке, 2005 © Издательство «Материк», издание ISBN 5-85646-128-2 на русском языке, 2005
Введение
Что такое крамола?
В августе 1974 г. журнал «Посев» опубликовал интервью с русским поэтом Александром Галичем, только что эмигрировавшим из Советского Союза. В числе прочих был вопрос о диссидентах: «В западной печати обычно употребляется термин «советские диссиденты». Насколько точно он отражает суть дела?» Галич ответил, что формула «диссиденты», так же как и ее русская версия «инакомыслящие», ему не очень нравится. В качестве альтернативы поэт предложил термин «резистанс» («своего рода сопротивление»1) и закончил интересным рассуждением о «молчаливом резистансе» — десятках и сотнях тысяч людей, составлявших фон, на котором развертывается деятельность активных диссидентов и без которого инакомыслие не могло бы существовать.
Я бы не стал, подобно Александру Галичу, слишком уж критически относиться к выразительному русскому слову «инакомыслящий», тем более заменять его на «резистанс» или «диссидентов» — ив том и в другом случае использование понятия из другой культуры и языка способно исказить восприятие во многом уникального советского явления. Однако за репликой поэта бесспорно стояла проблема. Он, вероятно, почувствовал узость самоназвания — «инакомыслящий», «диссидент», их временную, географическую и социальную локальность (небольшая группа в основном столичной интеллигенции, конец 1960-х—1970-е гг., занятая полулегальной правозащитной деятельностью и «самиздатом») и существование каких-то иных слоев социальной и культурной реальности, к которым эти слова явно не подходят, которые как бы не имеют самоназваний.
В самом деле, трудно назвать диссидентом и инакомыслящим недовольного зарплатой рабочего, напивше-
1 Галич А. Я выбираю свободу // Глагол: Литературно-художественный журнал. 1991. № 3. С. 177—178. (
5
КРАМОЛА
гося и с горя назвавшего Сталина сволочью, Хрущева свиньей или Брежнева болваном. Точно так же трудно считать диссидентской традиционную антиправительственную подпольную деятельность, связанную, например, с распространением листовок и подметных писем, тем более создание подпольных организаций маоистского, фашистского или сталинистского толка. Боюсь, что правозащитники 60—70-х гг., осуждавшие «подпольщину», вряд ли бы идентифицировали эти случаи как «свои» или, на худой конец, снабдили бы эту самоидентификацию множеством оговорок.
Интересно, что в третьем издании «Словаря русского языка» С. И. Ожегова, подписанном в печать через неделю после смерти Иосифа Сталина, слово «инакомыслящий» (имеющий иной образ мыслей) вообще было отнесено к числу устаревших1. Жестокая эпоха, уходившая вместе с диктатором, изобрела новые, более жесткие выражения для обозначения людей с альтернативным образом мысли (например, вошедшее в обиход сразу после Октябрьской революции «враги народа»), а умерший тиран, казалось, оставлял своим политическим наследникам настолько «прополотое» чистками и массовыми репрессиями общество, что в этом «идеологическом монолите» трудно было найти место инакомыслию и инакомыслящим. Тогда, на заре эпохи «либерального коммунизма», вряд ли можно было себе представить, что спустя 15 лет слово «инакомыслие» станет расхожим и общеупотребительным, а обозначать оно будет фактически новое (возрожденное?) явление послесталинской общественной жизни.
Однако «инакомыслие», повторю это еще раз, оказалось, в конце концов, самоназванием достаточно локального движения столичной интеллигенции, на участников которого практически невозможно наклеить универсальную идеологическую этикетку: слишком много индивидуального привносил в движение каждый. За пределами этого привлекательного понятия оказался
1 Словарь русского языка / Сост. С. И. Ожегов. Изд. третье; Под общей ред. С. П. Обнорского. М., 1953. С. 216.
6
Введение
гораздо более широкий слой реальности, который Галич как раз и попытался очень неточно определить как «молчаливый резистанс» и которому, может быть, больше подходит архаичное русское слово «крамола» — со всей многослойностью и множественностью выраженных в нем культурных смыслов. Этому слову не суждено было возродиться в языке 1950—1980-х гг., но стоящие за ним исторические аллюзии и ассоциации — «возмущение, мятеж, смута, измена, ковы, лукавые замыслы»1, особенно «лукавые замыслы», очень точно отражают подозрительное отношение правящего коммунистического режима к образу мысли своих подданных. Другими словами, крамола — это не самоназвание той или иной группы инакомыслящих, а квалификация традиционной для России оппозиции народа и власти, оценочное суждение власти и ее сторонников о своих реальных или потенциальных противниках. В этом, собственно говоря, и российская специфика термина. Разномыслие, органичное и приемлемое для любой демократической страны, превращалось в крамолу только благодаря специфическому отношению властей к этому разномыслию. Не будь этого отношения — не было бы и крамолы как культурно-политического явления. Все, что не находило себе места в легальной политической культуре советского общества, фактически интерпретировалось в категориях измены, предательства, смуты, на худой счет проходило по разряду подозрительных и смутьянских «лукавых замыслов».
