Муза и мамона - Аникин А.В.
Скачать (прямая ссылка):
Кто, как не Пушкин, мог оценить по достоинству мужественное выступление Байрона в палате лордов в защиту отчаявшихся бедняков, которые ломали на фабриках машины, наивно думая, что в этом причина безработицы и их бедствий? Когда потребовали обстоятельства и представилась возможность, 24-летний Байрон сказал перед изумленными лордами речь, которая, будучи словом поэта, могла бы сделать одновременно честь и профессору политической экономии. Он говорил о том, что фабричная система порождает нищету, которая превосходит все, что знают страны, не имеющие понятия о паровых машинах и ткацких станках. Байрон язвительно клеймил власть: «Она обнаружила несколько закоренелых преступников, которые на основании самых неопровержимых улик признаны были виновными в тягчайшем преступлении — в бедности; гнусная вина этих людей заключалась в том, что они законным образом произвели на свет детей, которых они — по милости нашего времени — не в силах были прокормить» 6.
Боже мой, да наш Пушкин мог сказать не хуже о русских крестьянах! И знаний, политических и экономических, у него было не меньше. Но даже в свободной Англии речь Байрона не вышла за пределы официального парламентского вестника, не проникла в широкую печать. Что же мог сделать Пушкин, проведший шесть лет в ссылке, а остаток жизни под надзором? В России не было ни палаты, ни парламентского вестника, а какова была печать — хорошо известно. Сосланный без суда чиновник 10-го класса мог бы сказать, что сказал о себе государственный преступник Лунин, этот рыцарь без страха и упрека: в Англии он был бы членом оппозиции.
5*
131 После смерти Неккера в 1804 году Сисмонди остался членом кружка писателей и ученых, группировавшихся вокруг дочери министра. Он годами жил и работал в Коппе, сопровождал ее в путешествиях по Италии и Германии. Это давало ему общение с лучшими умами Европы: близким к г-же Сталь человеком был Бенжамен Констан, автор «Адольфа», относимого Пушкиным к двум-трем романам, «в которых отразился век и современный человек изображен довольно верно» (IV, 127); детей г-жи Сталь воспитывал Август Вильгельм Шле-гель, ведущий теоретик немецкого романтизма. Когда г-жа Сталь собиралась ехать в Америку (поездка не состоялась), Сисмонди с негодованием писал, что в этой стране все расценивается на деньги, и цитировал в письме статью из американской газеты, где речь идет только о богатстве дочери Неккера и ни слова не говорится о ее таланте, уме и литературных заслугах.
В отличие от литературы, политической и социально-экономической жизни Франции и Англии эти вопросы в отношении Соединенных Штатов, по-видимому, мало попадали в круг интересов Пушкина до середины 30-х годов. Он читал Вашингтона Ирвинга, Фенимора Купера, повесть Шатобриана «Ренэ», однако о реальностях современной ему Америки мог узнать из этих книг немного. Но в 1836 году в его руки попали во французском переводе записки американца Джона Теннера, прожившего тридцать лет среди индейцев, и одновременно — знаменитая впоследствии (вплоть до наших дней) книга француза Алексиса Токвиля «О демократии в Америке» (1835). Судя по библиотеке Пушкина и по некоторым косвенным данным, он ознакомился в это время еще с несколькими книгами об Америке.
Пушкин детально изучил записки Теннера и опубликовал в «Современнике» большую статью, в которой привел обширные выписки из поразившей его книги и высказал свои мысли об американском обществе, навеянные также чтением Токвиля. Эти мысли, высказанные за несколько месяцев до смерти, важны для понимания позднего Пушкина. В них с особой силой проявляется его глубокий гуманизм. Мы видим здесь неизменно занимавшие Пушкина поиски лучшего, наиболее человечного общественного и политического строя; все это связано с его раздумьями о судьбах России.
Статью «Джон Теннер» Пушкин начинает такими примечательными фразами: «С некоторого времени Ce-
132 веро-Американские Штаты обращают на себя в Европе внимание людей наиболее мыслящих. Не политические происшествия тому виною: Америка спокойно совершает свое поприще, доныне безопасная и цветущая, сильная миром, упроченным ей географическим ее положением, гордая своими учреждениями. Но несколько глубоких умов в недавнее время занялись исследованием нравов и постановлений американских, и их наблюдения возбудили снова вопросы, которые полагали давно уже решенными. Уважение к сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую — подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество; рабство негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой: такова картина Американских Штатов, недавно выставленная перед нами» (VI, 147 — 148).
