Муза и мамона - Аникин А.В.
Скачать (прямая ссылка):
135 кина, как и Чаадаева, заинтересовала лишь религиозно-философская сторона учения, а не социальная программа
В те же самые месяцы, когда Пушкин читал Токвиля и писал статью о Теннере, возникли последние великие творения его поэзии во главе с «Памятником». Несмотря на жизненные бури и тяжкие душевные муки, его творческая энергия в последний год жизни давала чудесные плоды. Стихи этого года отмечены высокой печалью и суровой думой. Среди них привлекает внимание стихотворение, в заглавии которого сам Пушкин сначала назвал имя Мюссе, а затем, зачеркнув его, написал: «Из Пиндемонти». В классическом по мастерству исследовании М. Н. Розанов в свое время показал, что вопреки сложившемуся мнению это не очередная мистификация. Он обнаружил схожие мотивы как у французского поэта Альфреда Мюссе, так и — еще более — у итальянца Ипполито Пиндемонте * (1753—1828) 12. Кстати сказать, по мнению Томашевского, внимание Пушкина к этому поэту-романтику привлек тот же Сисмонди. Но нам важен сам текст стихотворения: Не дорого ценю я громкие права, От коих не одна кружится голова. Я не ропщу о том, что отказали боги Мне в сладкой участи оспоривать налоги Или мешать царям друг с другом воевать; И мало горя мне, свободно ли печать Морочит олухов, иль чуткая цензура В журнальных замыслах стесняет балагура. Всё это, видите ль, слова, слова, слова **. Иные, лучшие, мне дороги права; Иная, лучшая, потребна мне свобода: Зависеть от царя, зависеть от народа — Не всё ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому Служить и угождать; для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи; По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам, И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья.
— Вот счастье! Вот права... (II, 381).
Здесь видели мотив «политического индифферентизма», манифест ухода в частную жизнь от гнусностей политики, цензуры, зависимости. Это, очевидно, отчасти верно. Да такой мотив неоднократно встречает-
* Написание фамилии у Пушкина несколько отлично от этого.
** Hamlet (Примеч. Пушкина).
136 ся и в других произведениях 30-х годов, в том числе в гениальном, хватающем за душу восьмистишии «Пора, мой друг, пора...».
Но я хотел бы обратить внимание на несомненную связь «Из Пиндемонти» с чтением Токвиля и со статьей о Теннере. Если я не ошибаюсь, только американец Шоу коротко отмечает это 13.
Особенно характерны строки о потребной поэту лучшей свободе (никакое существующее общественное устройство подлинной свободы не дает), о равно убийственной зависимости от царя, в другом варианте — от властей, и от народа (вспомним, куда идет американское народоправство). Очевидно, у некоторых кружится голова от «громких» прав, записанных в западные конституции, но поэт смотрит на это со спокойным скептицизмом. «Оспориванье налогов» — обычное занятие парламентов и палат; в России их нет, ну и бог с ними. Такой анализ не исчерпывает содержания стихотворения, но выделяет важные в нашем контексте моменты.
Вернемся, наконец, к дочери Неккера. Можно предположить, что она была первым крупным политическим писателем XIX века, с чьими сочинениями познакомился Пушкин. И. И. Пущин сообщает в своих записках, что Н. И. Тургенев рекомендовал ему в 1819 году ее «Взгляд на Французскую революцию» u. В этот период Пушкин постоянно общался с Тургеневым и, весьма вероятно, мог получить тот же совет. Конечно, и до этого, и после этого Пушкин читал немало об этом величайшем событии недавней европейской истории, но влияние книги г-жи Сталь было значительным и длительным.
Кровавый характер, который приняла революция, неизменно вызывал у Пушкина неприязнь: достаточно вспомнить стихи, посвященные погибшему на гильотине поэту Андре Шенье. Но вот мы читаем беглые заметки 1831 года, связанные с чтением книг о событиях 1789 года и последующих лет. Пушкин смотрит на эти события глазами гуманиста и дворянского интеллигента.
Речь идет о том, что в составе Генеральных штатов (первого революционного парламента, созванного еще на старой, сословной основе) представители дворянства и духовенства имели столько же депутатов, сколько третье сословие, т. е. все остальное население. Между тем два привилегированных сословия насчитывали 200 тысяч человек, а третье сословие — 24 миллиона. Пушкин отмечает, что деятели революции считали это
137 неравенство недопустимым. Далее он полукомментирует, полувозражает:
«Но эти 200 000 были уже в некотором роде отборная часть нации, хотя и облеченная чрезмерными преимуществами, но представляющая собою класс просвещенный и имущий. Поэтому было неразумно обессиливать этот класс, а следовало внести только некоторые изменения. Было неразумно не рассматривать эти 200 000 как часть 24 миллионов.
Третье сословие равняется нации минус знать и духовенство. Рабо де-Сент-Этьен *. Это значит: нация равняется народу минус его представители» (VII, 206; подлинник по-французски).
Выиграла ли нация от «нейтрализации» (в подлиннике употреблен глагол «neutraliser») этой своей неотъемлемой части? Какой тяжелый вопрос! Пушкин мог бы вспомнить, что среди погибших, изгнанных, лишенных прав были ученые, писатели, «специалисты»: Лавуазье, Кондорсе, Шенье, Дюпон де Немур, Неккер и другие. Будущий основатель утопического социализма Сен-Симон сидел в тюрьме и едва не попал на эшафот.
