Археологія, стародавня та середньовічна історія - Посохов С.И.
ISSN 0320-8281
Скачать (прямая ссылка):
нин. В его представлении между возникновением восточных и западных цивилизаций практически нет различий, и упомянутый закон действует на всю территорию «от Ганга до Атлантического океана» (везде, будь то Греция, Индия или даже раннесредневековая Европа) приводя к возникновению теократии [ 16, с. 12 -14]. Это в корне отличает идею Лунина не только от идей романтиков, но и от концепции самого Гегеля, применяя же «теорию завоевания» к Индии, ученый приходит к весьма прогрессивному выводу об отсутствии там какой-либо чистоты арийской расы и говорит, что именно взаимодействие арийцев-завоевателей с туземным населением Индостана приводит к возникновению индийской «образованности» [18, с. 14-22]. В этом отношении М. М. Лунин выступает с позиций наиболее передовой науки своего времени и первым в России открыто высказывается против теории о чисто арийском характере древнеиндийской цивилизации [ 11, р. 74-75].
В вопросе о происхождении каст М. М. Лунин менее оригинален и связывает их становление исключительно с религиозными потребностями общества, как это было принято в науке тех лет [18, с. 22-38]. Вместе с тем здесь мы встречаем своеобразную попытку найти истоки социального расслоения в догосударственный период и связать начало этого расслоения с процессом переселения арийских племен [18, с. 33 36]. Обращает на себя внимание и раздел о взаимоотношениях каст [ 18, с. 38-48]. Сам характер кастового строя описывается здесь в духе Гегеля, но М. М. Лунин, в отличие от немецкого философа, не видит за кастовой системой никаких исторических преимуществ, а напротив, считает ее тормозом развития индийского общества и главной причиной обнищания большей части населения Индостана [ 18, с. 47-50]. Остальные разделы интересны прежде всего рядом весьма смелых для того времени сопоставлений между историей Индии и других стран, в том числе европейских. Так, М. М. Лунин сопоставляет борьбу духовной власти со светскою в Индии с аналогичными процессами в Египте и средневековой Европе, роль брахмана в обществе сравнивает с ролью аббата и епископа, санскритские веды уподобляет средневековым церковным хроникам, а грандиозные памятники культовой архитектуры считает присущими в равной степени всем цивилизациям, где существовало теократическое начало [18, с. 34-70]. Есть в статье и откровенные заблуждения, как например, утверждения об эфиопском происхождении всего коренного населения Индостана, о монотеистическом характере первобытных религий или о большей древности буддизма в сравнении с брахманизмом. Однако все они находят объяснение в господствующих в то время в науке теориях или являются следствием излишне смелых предположений самого М. М. Лунина, которые, впрочем, никогда не носят категорического характера.
Вторая востоковедческая статья М. М. Лунина «Взгляд на историографию древнейших народов Востока» представляет собой специальное
Л. А. Чувпило. История Востока.
191
историческое исследование [19, № 8, с. 283-323; № 9, с. 104-147]. Во вводной части, пытаясь сформулировать общий подход к исследованию восточной историографии, М. М. Лунин дважды прямо ссылается на работы Гегеля, писавшего, что на Востоке не может быть истории в подлинном смысле этого слова [см.: 19, № 6, с. 283-286]. Затем ученый, опять же исходя из постулатов Гегеля, определяет причины, «искони преломлявшие на Востоке объективный мир исторических данных в субъективности дееписателя». Из этих причин, однако, только одна прямо заимствована из философии Гегеля и представляет собой формулировку положения об отсутствии на Востоке субъективных проявлений «абсолютного духа»
и, следовательно, чисто внешнем понимании нравственности и морали. Остальные две причины — о наличии у каждого восточного народа одной книги, в которую он верует, «как в откровение высочайшей мудрости», и об однообразии исторического развития («смерти истории») восточных цивилизаций, являющейся следствием их одинакового возникновения в результате завоевания, — являются, по существу, плодом изысканий самого М. М. Лунина. [19, № 8, с. 288-290]. В дополнение к этому, ученый указывает на отличия восточного историописания от западного, которое, по его мнению, заключается в чисто субъективном, некритическом характере восточных исторических произведений [19, № 6, с. 290-292].
Руководствуясь этими соображениями, М. М. Лунин подробнейшим образом анализирует исторические произведения Китая, Индии и Персии в связи с «характером» и историей каждого народа. Как и Гегель, ученый особо выделяет Китай, где «прозаический характер» общества все-таки способствует возникновению отвлеченных исторических произведений, которые М. М. Лунин оценивает достаточно высоко [19, № 8, с. 295-315]. Заслуживает здесь также упоминании сопоставление борьбы китайских удельных князей эпохи Восточного Чжоу (VIII-V вв. до н. э.) с междоусобной борьбой европейских феодалов и вообще всей политической системы этого периода с феодальной раздробленностью в Европе IX-XIII вв. [19, № 8, с. 300-309]. Примечательно, что правомерность подобного сопоставления была признана в российском востоковедении только в последние десятилетия [см.: 28, с. 190-194]. Весьма основательный подход к исследованию востоковедческой проблематики заметен также в разделе о Персии, где М. М. Лунин анализирует не только древнюю, но и значительную часть средневековой персидской литературы, пытаясь выявить в ней древнейшие пласты и привлекая при этом огромное количество новейших комментированных переводов и специальных исследований [19, № 8, с. 312-323, №9, с. 104-112]. В целом же оценка древневосточной историографии у М. М. Лунина порой уходит достаточно далеко от тех «принципов», которые мы встречаем в начале работы, в результате чего возникает некоторое противоречие между общей концепцией и конкретными выводами ученого, и статья получается не совсем логичной и несколько туманной.
