Муза и мамона - Аникин А.В.
Скачать (прямая ссылка):
Второй труд принадлежит будущему первому ректору Петербургского университета М. А. Балугьянско-му. Он опубликован в 1806 — 1808 годах в «Статистическом журнале» под заглавием «Изображение различных хозяйственных систем». Приглашая в Россию ученых-иностранцев, правительство стремилось хоть немного разбавить немецкое большинство людьми славянского происхождения. Балугьянский (иногда писали Балудянский) был русин, т. е. закарпатский украинец, но преподавал до переезда в Россию в Пештском университете. Названную работу можно считать первой на русском языке историей экономической мысли, поскольку он рассматривал в ней доктрины меркантилистов, физиократов и Адама Смита, последователем которого он был.
Известно, что в 30-х годах Пушкин был знаком с Балугьянским. Но важнее другое. Небольшое сравнение сочинения Балугьянского с сохранившимся в архиве лицейского товарища Пушкина князя А. М. Горчакова конспектом лекций, которые читал лицеистам А. П. Куницын, показывает значительную зависимость последнего от Балугьянского. С известной натяжкой можно сказать, что Пушкин был, таким образом, косвенно учеником Балугьянского.
М. А. Балугьянский был вплоть до 1812 года ближайшим сподвижником и помощником Сперанского. Советский ученый В. М. Штейн, который открыл некоторые новые рукописи Балугьянского, считает его исключительно талантливым и самостоятельным мы-
34 слителем. ITo мнению Штейна, как составителя проектов реформ его можно поставить практически на одну догу со Сперанским, а как теоретик он едва ли имеет себе равных в тогдашней России 9. Вопрос этот, видимо, еще требует исследования.
Книги Шлёцера и Сарториуса в русских переводах (в 1817 году была еще издана оригинальная книга И. Неймана)10 использовались в качестве учебников. В первое александровское десятилетие учебные заведения открывались одно за другим. Были вновь открыты Дерптский, Виленский, основаны Харьковский и Казанский университеты, Педагогический институт в Петербурге, Царскосельский лицей и несколько других институтов, лицеев и гимназий, сочетавших в себе черты высших и средних учебных заведений. И повсюду, даже в гимназиях, в учебный план входила политическая экономия. Ясно, что учебников не хватало. Поэтому многие профессора давали студентам рукописные конспекты (тексты) своих лекций, по которым вели занятия и проводили экзамены. Именно такой конспект лекций Куницына был, видимо, у Горчакова.
Русские книги и журналы, университеты и гимназии были далеко не единственным источником знаний по политической экономии, особенно в светской среде, к которой в известном смысле принадлежала семья Пушкиных. Кроме того, были иностранные учителя, иностранные книги и заграничные университеты. В первые годы царствования Александра все эти источники знания оживились. Учителя обучали иностранным языкам и простейшим предметам. И если они сами имели высшие духовные интересы и взгляды, то их общение с русскими юношами на уроках и вне уроков могло иметь немалое влияние на последних, в том числе и в понимании общественных отношений.
О поступлении в Россию иностранных книг по политэкономии мы имеем неплохую информацию от того же трудолюбивого Кондырева, который помимо русской библиографии приложил к своему переводу Сарториуса также обширный список, озаглавленный «Иностранная словесность политической экономии». Он содержит не менее 200 названий книг, изданных в Западной Европе в последней четверти XVIII и в начале XIX века. В списке преобладают немецкие книги, но имеются также многочисленные издания Адама Смита на английском и французском языках, новейшие для того вре-
35 мени сочинения Сея и Сисмонди. Имеется даже Франсуа Кенэ. фамилия которого дается в фантастической русской транскрипции (Квеснай), воспроизводящей французское написание (Quesnay). Вероятно, не все из приведенных книг были в руках у Кондырева, но все же список свидетельствует о большом интересе к иностранной экономической литературе в России.
Неисчерпаемая эта книжица содержит еще один любопытный список. Книга издавалась по подписке, и в приложении к ней дан перечень подписчиков вне Москвы и Петербурга. Например, Казанский университет заказал 50 экземпляров, Астраханская губернская гимназия — 25, Симбирская гимназия — 10. На книгу подписались многие губернаторы и вице-губернаторы, сотни помещиков и чиновников. Но было немало подписчиков, сословие, имя и место жительства которых заставляют задуматься о том, что мы знаем о распространении знаний в России начала XIX века: купцы, мещане, священники. Только крестьян, кажется, нет. Восточным пределом продвижения Смита в изложении Сарториуса и в переводе Кондырева были Нерчинск и Якутск и.
Усилился и поток русских студентов за границу, особенно в университеты Германии. В одном лишь Геттингенском университете за 1800—1825 годы обучалось 216 студентов из России. Правда, большинство среди них составляли сыновья немецких дворян из Лифляндии и Эстляндии, но тут же мы видим имена трех братьев Тургеневых (Александра, Николая и Сергея), будущего лицейского профессора Куницына, талантливого и рано погибшего Кайсарова, будущего ар-замасца и министра Блудова, внука полководца Суворова и других12.
