Муза и мамона - Аникин А.В.
Скачать (прямая ссылка):
Николай Сергеевич Русанов тоже принадлежал к народнической революционной эмиграции. Весной 1892 года он приехал в Лондон к Энгельсу как представитель «старых народовольцев», т. е. людей, которые хотели идти дорогой Желябова и Перовской. Энгельс и Август Бебель согласились быть «посредниками» между народовольцами и русскими марксистами, которых должен был представлять Г. В. Плеханов. По каким-то причинам ни Плеханов, ни Бебель не приехали, и Русанов оказался с глазу на глаз с Энгельсом.
Энгельс четко объяснил своему собеседнику, что он считает подлинно социалистической и заслуживающей поддержки деятельность Плеханова и его группы, направление же Русанова и его друзей назвал политическим романтизмом. Энгельс высказал свою любимую мысль, что для формирования науки политической экономии в любой стране нужен определенный уровень развития капитализма. В России этого еще нет, и поэтому для русских «политическая экономия все же абст рактная вещь».
Как рассказывает Русанов, в этот момент Энгельс о чем-то внезапно вспомнил и повел своего собеседника в соседнюю комнату, где была библиотека. Он достал с полки русское издание «Евгения Онегина», упомянув, что книга в свое время принадлежала Марксу. Русанов, по его словам, догадался, что именно хотел прочесть ему Энгельс, и продекламировал наизусть все ту же строфу, начиная с Гомера и Феокрита. Он припомнил также, что эти стихи привел Маркс в книге «К критике политической экономии», но ошибся, сказав, что Маркс там цитирует Пушкина, и притом по-русски. (Как мы уже знаем, Маркс пересказал мысль Пушкина прозой по-немецки.) Думается, Русанов делает более серьезную ошибку, утверждая, что этой ссылкой Маркс хотел «показать, что идеи буржуазной политической экономии не могут быть применены к обществу, основанному на
26 труде крепостных» 25. Это, конечно, справедливо в принципе, но, как мы видели, у Маркса контекст совсем другой.
Вероятно, и Энгельс, обращаясь к тексту Пушкина в разговоре со своим русским собеседником, хотел сказать нечто другое: уже Пушкин чувствовал то. что отказывались признать Русанов и его друзья,— неизбежность и закономерность развития в России «денежного хозяйства», т. е. капитализма. Русанов изображает дело так, будто последнее слово осталось за ним: Энгельс похвалил его за эрудицию, и разговор перешел на другую тему. М. П. Алексеев, приводя этот рассказ, замечает, что несколько хвастливый тон автора не портит живости и ценности описываемого эпизода 26.
Проблемы социально-экономического развития России занимали большое место в деятельности Маркса и Энгельса. Не замечательно ли, что пушкинские стихи вновь и вновь привлекали в этой связи их внимание? III
Дней Александровых прекрасное начало
<Ю
Первые двенадцать лет жизни Пушкина... Какие ассоциации связывают их с нашей темой?
20 — 22 апреля 1834 года Пушкин пишет жене из Петербурга в Москву — заботливо, полушутливо, доверчиво, как он умел писать. (Письмо было вскрыто полицией и доложено царю, известна бессильная ярость Пушкина по этому поводу.) Он сообщает, что не намерен представляться наследнику в качестве камер-юнкера на церемонии его совершеннолетия, и продолжает: «Видел я трех царей; первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут» (X, 160).
Первый царь — Павел I. В семье Пушкиных существовал рассказ о том, что нянька годовалого Сашки, глазея на проезжавшего верхом по улице со свитой императора, забыла снять с ребенка шапку. Царь остановился и исправил непорядок.
Когда Павел был убит, Пушкину еще не было и двух лет. Проблема нравственной и политической оценки этого тираноубийства встанет перед ним позже, но, впрочем, довольно рано: уже в оде «Вольность» (1817) он скажет о нем словами человека, хорошо знакомого с идеями естественного права и общественного договора:
И днесь учитесь, о цари: Ни наказанья, ни награды. Ни кров темниц, ни алтари
28 Не верные для вас ограды. Склонитесь первые главой Под сень надежную Закона, И станут вечной стражей трона Народов вольность и покой (I, 48).
Иначе говоря, цареубийство будет ненужно и невозможно, если народы будут жить в законной вольности, соблюдаемой царями.
Для детства и юности Пушкина смена царствования, восшествие на трон Александра I имели большое значение. Резко изменилась вся общественная атмосфера. Дворянство, зажатое безразборным деспотизмом Павла, вздохнуло свободно. Оживились салоны и гостиные, появились ученые и не очень ученые иностранцы, русские опять стали путешествовать за границей, и одним из первых в Париж отправился дядя поэта Василий Львович. Стали возможны и модны вольные разговоры, оживились искусства и науки.
Наступило, как сказал Пушкин, «дней Александровых прекрасное начало». Посыпался дождь либеральных указов — от разрешения носить модную западную одежду до закона 1803 года о вольных хлебопашцах, который впервые создал известную юридическую основу для выкупа крестьянами у помещиков своей свободы и земли. Правда, дальше этого дело освобождения крестьян не пошло, хотя упорно носились слухи о более решительных мерах. Но и сами эти слухи много значили для жизни русского общества, забывшего и думать о реформах.
