Михаил Бакунин и «польская интрига - Борисёнок Ю.А.
ISBN 5-8243-0208-1
Скачать (прямая ссылка):
246
представление о действительной позиции «панслависта» Бакунина в венгерском вопросе)134.
Хорошо изучивший польское движение и знакомый Бакунину по апрелю 1848 г. Минутоли подчеркивал в своем докладе министру внутренних дел Пруссии Кюльветтеру: «...За Бакуниным, который еще находится в Пруссии, иметь бдительный надзор, как и за Бервиньским и Морачевским, сильно причастными к мятежу в Праге»135. Однако В.Т.Вислоцкий, основываясь на мемуарных источниках, пытался доказать, что участвовавшие в Славянском съезде поляки были практически не причастны к организации восстания в Праге и даже к баррикадным боям. Причиной распространения этой «легенды» он считал традиционную молву о «революционаризме поляков», а также неприятие многими польскими делегатами авст-ро-славизма и присутствие Бакунина, роль которого на Славянском съезде польский историк считал сильно завышенной136.
Разумеется, психологический стереотип «тотальной революционности» как поляков, так и Бакунина играл немалую роль в дошедшей до нас информации о ходе Святодуховского восстания, но объяснять проблему за счет только одного этого фактора неправильно. Начало восстания застало большинство членов польско-русинской секции врасплох. По свидетельству Л.Сапеги, «мы, поляки, собрались на совещание, не зная ни о чем. К нам ворвался Бакунин, крича, что тут не время совещаться, что мы должны бороться»137.
В итоге большинство поляков сумели добраться до своей гостиницы, где они пребывали в ожидании развязки событий. Консерваторы во главе с Любомирским и Хельцелем выступили против восстания, нейтральную позицию занял и Ли-бельт (вопреки утверждениям Любомирского, что «пражская катастрофа» — дело рук некоторых участников съезда, в том числе и Либельта)138.
Уже в первый день восстания, 12 июня, князь Лобковиц издал приказ об удалении из Праги всех иностранцев, участвовавших в съезде, до середины следующего дня; правда, многие, в том числе Бакунин и часть его польских знакомых, остались139. Видимо, к числу соратников Бакунина по «совместному патрулированию» по местам боев на улицах Праги
247
следует отнести прежде всего познанских поляков, в том числе Бервиньского и Морачевского (широко распространившееся по разным регионам Польши известие о их пребывании на «многих баррикадах» опровергали Сапега и Зд.Тоболька; однако «партийная и региональная пристрастность» в данном случае, похоже, сыграла определенную роль в искажении реальных фактов)140. Следственная комсиссия по делу о восстании привлекла к суду только четырех поляков, и все они не имели никакого отношения к съезду141. Наконец, по утверждениям Л.Дембицкого, в восстании приняли участие Хоец-кий и граф Ксаверий Браницкий142.
Конечно, главной роли в пражском восстании ни Бакунин, ни тем более поляки не играли: восстание было стихийным, неподготовленным, а все усилия придать ему иное, более революционное направление успехом не увенчались. Бакунин активно призывал восставших к революционной диктатуре: «Однако напоследок советовал студентам и другим участвующим свергнуть ратушу, которая вела переговоры с князем Виндишгрецом, и посадить на ее место военный комитет с диктаторскою властью: моему совету хотели было последовать, но поздно: Прага капитулировала»143. Таким образом, Бакунин предпринял попытку практически осуществить свою радикально-демократическую программу. И хотя определяющего влияния на ход событий его действия оказать не могли, тактическая линия даже в условиях стихийного и обреченного на неудачу восстания была намечена конкретно и основательно.
16 июня войска Виндишгреца подавили последние очаги восстания. Первая проба сил Бакунина в практическом революционном деле окончилась неудачей. Тем не менее пребывание его в Праге укрепило его всеевропейскую и особенно всеславянскую известность, дало возможность продолжить конспиративную работу на новом уровне. Пражский съезд был, пожалуй, тем местом, где круг его польских знакомств и ориентации окончательно стабилизируется. Бакунин имел немалую информацию о ситуации в различных районах Польши, располагая возможностью действовать в польской среде не на основе абстрактных умозаключений, а в условиях конкретного «вживания» в те или иные аспекты «польского дела».
248
После восстания Бакунин возвратился во Вроцлав, направившись через некоторое время в Берлин, где вел активную работу по созданию прочной конспиративной сети в интересах будущего восстания. Новая волна слухов о его «шпионстве», прокатившаяся по салонам, могла произвести впечатление только на непосвященных в его дела поляков. Следствием его «публичной активности» в Праге стала (как представляется, адекватная в тех условиях) реакция немецких и венгерских деятелей и органов печати. Традиционными стали обвинения Бакунина в «панславизме», «немцененависти» и «мадьярофобии»144.
Подобный стереотип восприятия с примесью личных мотивов породил и самый громкий (по мнению исследователей 1920—1980-х гг.) из слухов, появившихся в «Новой Рейнской газете» 6 июля 1848 г. в виде корреспонденции Г.Эвербека из Парижа, утверждавшего, что Жорж Санд якобы имеет в своем распоряжении документы, уличающие Бакунина в шпионстве в пользу Петербурга. Бакунин, первая встреча которого с известной писательницей состоялась 21 февраля 1843 г. в Цюрихе, поддерживал с нею неизменные дружеские отношения при содействии А.Руге145. Европейская известность Ж.Санд делала слух, напечатанный в кельнской газете, весьма результативным для восприятия бакунинского образа средним немецким (возможно, и венгерским) обывателем. На польских деятелей и прессу в условиях стабилизации контактов между различными польскими группировками в ходе его пребывания во Вроцлаве и Праге эти известия не произвели практически никакого эффекта. Как и раньше, никто из поляков не решился печатно предъявить Бакунину обвинение в сотрудничестве с III Отделением.
