Михаил Бакунин и «польская интрига - Борисёнок Ю.А.
ISBN 5-8243-0208-1
Скачать (прямая ссылка):
В Познани Дзвонковский и его товарищи появились примерно 8—10 апреля (информация С.Кеневича о том, что Дзвонковский очутился в Познани уже 3 апреля 1848 г., не согласуется со всеми известными по этому делу фактами)30. Дзвонковский принял непосредственное участие в подготовке Познанского восстания. Центром его масштабной деятельности становится именно Вроцлав, куда направляется Бакунин. С апреля 1848 г. Дзвонковский при ближайшем участии прибывших с ним Чарновского, Тхожевского, Фредро возглавлял
219
агентуру, ведавшую переправкой оружия и запрещенной литературы в различные части Польши (Фелиньский, Милев-ский и Словацкий после окончания познанских событий были вынуждены отправиться обратно во Францию). Характерно, что «партийные пристрастия» играли в деятельности вроцлав-ских конспираторов строго подчиненную роль. С.Кеневич подчеркивал, что транспортировка оружия из Парижа для познанских повстанцев осуществлялась через агента Дверницко-го Мирецкого, а в центре этой деятельности находились Дзвонковский, С.Эльжановский и другие «опаснейшие бунтовщики»31.
Отсутствие Бакунина в Познани не стоит изображать как некую его неудачу в результате «козней прусской полиции» (настроенной более чем либерально). Уже его встреча в Берлине с Цыбульским значила гораздо больше, чем прочие возобновленные знакомства. В марте 1848 г. скромный филолог был в самом центре общественной жизни прусской части Польши. По выходе Мерославского и его товарищей из тюрьмы Цыбульский вошел в состав «Берлинского революционного комитета», а затем вместе с Я.Козьмяном, А.Кочоровским и Х.Шуманом добился от Минутоли разрешения на создание в прусской столице польского студенческого легиона32. Кроме вполне вероятной помощи Цыбульского в установлении контактов с молодыми поляками в Берлине, этот польский деятель, неплохо знавший Минутоли, мог определенным образом способствовать и тому, что познанская полиция косвенно подыгрывала деятельности Бакунина среди поляков (делая вид, что контролирует ее).
Минутоли отобрал у Бакунина один из паспортов и выдал взамен новый, на имя Леонарда Неглинского (вполне допустимо, что такую «польскую» фамилию придумал для себя сам Бакунин). Таким образом, в глазах непосвященных лиц Бакунин был поляком: этот взгляд на его личность был в конце 1840-х гг. широко распространен в Европе. После речи 29 ноября 1847 г. многие французы левой ориентации (в их числе такой известный деятель, как А.Кремьё) считали его «польским выходцем»33. Минутоли после бесед с Бакуниным сделал вывод о том, что «братство поляков с русскими кажется им (полякам и Бакунину. — Ю.Б.) не только возможным, но и ве-
220
роятным, и, при обоюдной ненависти к Германии, необходимым, потому что одинаковые интересы и желание освободиться из-под деспотического ига воодушевляют обе нации»34.
Второе пребывание Бакунина в Берлине позволило ему восстановить контакты со многими прежними знакомыми, принадлежавшими к хорошо известному кругу П.Шумана. Конкретные подробности апрельских встреч Бакунина с тем или иным польским деятелем отсутствуют, тем более что ситуация осложнилась участием многих известных Бакунину поляков в Познанском восстании.
В конце апреля Бакунин отправился во Вроцлав. В те дни туда активно съезжались представители практически всех известных к тому времени как в крае, так и в эмиграции польских политических группировок. Бакунин подчеркивает в «Исповеди»: «В это время в Бреславль съехалось много поляков из Галиции, из Кракова, из Герцогства Познанского, наконец, эмигранты из Парижа и Лондона. Это было нечто вроде польского конгресса»35. Присутствие Бакунина во Вроцлаве накануне и в период проведения Вроцлавского съезда (5—8 мая 1848 г.) вполне соответствовало глубине и характеру его предшествующего общения с поляками: установление непосредственного контакта с представителями самых разнообразных течений было для него на тот момент куда важнее, чем гипотетическое участие в Познанском восстании (Бакунину было трудно рассчитывать на руководящую роль в познан-ских событиях, к тому же такой шаг мог повлечь за собой яркую вспышку недоверия к малоизвестной большинству поляков личности русского «невозвращенца»). Русский революционер основывал свои расчеты на «возмущение» в Царстве Польском, которое, согласно его тогдашним представлениям, могло бы всколыхнуть и другие регионы николаевской империи.
Однако обстановка, сложившаяся к маю 1848 г. в Европе, была неблагоприятной для бакунинских «вселенских проектов». Неудачные попытки восстаний в Кракове и Познани, трудности конспиративной работы в Царстве, малоутешительные известия из Франции обрекали Бакунина на вынужденное бездействие. Эйфория первых дней революции, включавшая в себя и надежды на быстрое решение польского вопроса революционным путем, постепенно улетучивалась. Раз-
221
дираемый внутренними противоречиями Вроцлавский съезд заставил его усомниться в возможностях поляков объединиться ради достижения желанной независимости.
В «Исповеди» Бакунин стремится подчеркнуть, что у него не было уверенности в возможности серьезной революционной работы с большинством поляков, участвовавших в этом мероприятии: «Было много шуму, сильная распря и разноголосица провинций и партий, вследствие чего все поляки разъехались, не положив ничего существенного. Мое положение между ними было с самого начала тяжелое и странное»36. В качестве «неопровержимого доказательства» существования трудностей, якобы вставших на пути его польских связей, Бакунин выставляет привычный рассказ об очередной вспышке «шпионских» страстей» в его адрес. На этот раз, по его словам, слухи распространились в среде поляков левой ориентации, «особенно членов Демократического общества», а источником их будто бы явился Ламартин, встречавшийся каждую субботу у Ламеннэ с деятелями Централизации и предостерегший «старого болтуна графа Ледуховского»37.
