Муза и мамона - Аникин А.В.
Скачать (прямая ссылка):
Это неверно. Если уж рассматривать вопрос в категориях общественных классов, то сама буржуазность Германна, так сказать, дворянская. Отсюда и способ обогащения, который он выбирает. Скорее мне видится сходство с Растиньяком, выходцем из небогатого провинциального дворянства. Как Растиньяк ставит своей целью «завоевать Париж», так Германн стремится «завоевать Петербург». «Деньги,— вот чего алкала его душа!» (V, 212). А деньги — власть.
Поэтому асоциальное, чисто психологическое толкование Германна тоже неприемлемо. По словам Б. И. Бур-сова, «в (...) Германне отсутствует какое-либо сходство с бальзаковским Растиньяком, жаждущим власти над всеми другими. Только необыкновенная страсть утвердить себя среди других, сделавшая из него отъявленного и безрассудного карточного игрока, дала повод другим говорить о нем как о человеке, у которого «профиль Наполеона и душа Мефистофеля». На деле он нисколько не был схож ни с тем, ни с другим. Это был не более чем самолюбец с распаленной страстью удовлетворить свое самолюбие во что бы то ни стало и чего бы это ему ни стоило» 6.
Конечно, вульгарный социологизм всем нам опротивел. Но сказать, что Германн только распаленный самолюбец,— значит сказать очень мало. Ведь гораздо больше увидел в нем уже Достоевский. Он воспринимал образ Германна как своего рода социальное пророчество, как предзнаменование усиления власти денег в русском обществе. Устами главного героя романа «Подросток» он называет Германна «колоссальным лицом, совершенно петербургским типом». Вопрос о роли «Пиковой дамы» в творчестве Достоевского, как и о соотношении двух великих писателей в целом, рассматривается в одной из лучших работ Д. Д. Благого 7.
Споры вокруг социального облика Германна имеют
103 большую историю. В свое время это был оселок, на котором оттачивались методы вульгарно-социологической пушкинистики. Приведя несколько примеров такого толкования, Jl. С. Сидяков (с моей точки зрения, один из самых серьезных исследователей прозы Пушкина) взвешенно говорит: «Едва ли, однако, Пушкин столь ясно представлял себе социальную природу Германна, чтобы прямой своей целью ставить осуждение именно капиталистических отношений. Германна нередко ставят в один ряд с Растиньяком и Жюльеном Сорелем; в этом сближении его с героями Бальзака и Стендаля есть большая доля истины, и все же Германн — не буржуазный герой, каким тот представал в западноевропейских литературах периода интенсивного развития капитализма. Пушкин, конечно, ясно видел, что Россия изменяется, но вполне отчетливо представить себе те социальные силы, которые определяют ее развитие, он еще не мог» 8.
Замечу лишь, что такому художнику, как Пушкин, качество, которое можно назвать социальной интуицией, заменяло социологический анализ. Это относится, впрочем, также к Бальзаку и Стендалю. Ilo политическим взглядам Бальзак, как известно, был легитимист, т. е. сторонник полуфеодальной монархии Бурбонов, но никто в литературе с большей силой не изобразил наступления буржуазного века.
Карты и деньги являются, так сказать, самостоятельными действующими лицами «Пиковой дамы». По вопросу о роли карт и карточной игры в русской литературе пушкинской эпохи мне, пожалуй, нечего добавить к прекрасным исследованиям В. В. Виноградова и Ю. М. Лотмана. Оба автора дают немало и для понимания социального облика героя повести 9. Остановимся на теме денег.
Германн, как вы помните, отправляется в игорный дом Чекалинского, председателя «общества богатых игроков» (какого-то товарищества на паях?). У него в кармане 47 тысяч рублей — очевидно, весь оставленный отцом капитал с наросшими процентами. В одном из черновиков есть вариант с более значительными величинами: капитал, оставленный отцом, указан в 60 тысяч, игра начинается с 67 тысячами (Акад. VIII, 2, 835 — 836).
Все денежные величины относительны. Имущественные и социальные различия в пушкинскую эпоху были
104 чудовищны. Для крестьянина и даже для мелкого чиновника один рубль был большими деньгами, для крупного феодала десять тысяч рублей — мелочь. Но и в светском «игрецком» кругу, куда вторгся Германн, 40 — 60 тысяч рублей — огромная сумма. Ведь говорит же Германцу Чекалинский, что больше 275 рублей семпе-лем (в виде простои ставки, без удвоения) никто гам на карту не ставил (V, 217 — 218).
Скажем, одна ревизская душа вместе с землей, на которой эта душа «сидела», могла стоить в 30-х годах в среднем 400 — 500 рублей. Германн ставит таким образом на карту стоимость примерно 100 душ, т. е. целую деревню с населением свыше 200 человек (в число ревизских душ входил только мужской пол). Сергей Львович, выделяя в 1830 году сыну в связи с женитьбой 200 душ из Кистенева (деревня близ Болдина), оценивал это имение в 80 тысяч рублей. При закладе имения в государственном кредитном учреждении Пушкин получил в виде ссуды половину полной стоимости — 40 тысяч рублей 10.
Основной денежной единицей в России был ассигнационный рубль. Он составлял в 30-х годах несколько более четверти серебряного рубля, который ходил в монетах. Золотой червонец (империал) был редкой монетой и стоил около 40 рублей ассигнациями. Если денежная сумма называлась просто в рублях, то обычно имелся в виду ассигнационный рубль. Крупнейшая купюра ассигнаций составляла 200 рублей. Она была довольно редкой, так как 200-рублевые купюры составляли только 6 процентов от общей суммы эмиссии ассигнаций.
