Муза и мамона - Аникин А.В.
Скачать (прямая ссылка):
Если бы Германн захотел начать игру ассигнациями, ему пришлось бы, пожалуй, нести деньги в сумке. Но был другой выход: банковый билет на предъявителя. Изданный в 1835 году том Энциклопедического словаря ГІлюшара объясняет, что такой билет мог быть выдан на любую сумму в удостоверение вклада. В литературе мы находим ряд примеров такой практики. Например, история пропажи денег А. А. Дельвига, которую рассказывает в своих известных мемуарах его племянник А. И. Дельвиг. За несколько месяцев до смерти (1831) Антон Дельвиг, друг Пушкина, получил значительную сумму денег. Эти деньги он «положил в петербургский Опекунский совет, как тогда называли сохранную казну (своего рода сберегательную кассу.—Л. А.). Билеты этой казны на предъявителя, или, как было принято
105 называть, на неизвестного, видели у Дельвига незадолго до его смерти; ни одного такого билета в бюро найдено не было» . Пропавшая сумма оценивалась в 55 или 60 тысяч рублей.
Думаю, только с учетом этого знания становится вполне ясной фраза из «Пиковой дамы»: «Германн вынул из кармана банковый билет и подал его Чекалин-скому, который, бегло посмотрев его, положил на Гер-маннову карту» (V, 218).
По правилам игры в фараон (другие названия — штосс, банк) понтёр, в данном случае Германн, мог либо проиграть всю свою ставку, либо выиграть у банкомета такую же сумму. Германн выиграл.
Чем расчелся Чекалинский? Очевидно, ассигнациями. Едва ли можно себе представить, что у него были заготовлены банковые билеты «на неизвестного». Во второй вечер Чекалинский «отсчитал девяноста четыре тысячи и передал Германну» (V, 218). В третий вечер «каждый распечатал колоду карт. Чекалинский стасовал. Германн снял и поставил свою карту, покрыв ее кипой банковых билетов. Это похоже было на поединок. Глубокое молчание царствовало кругом» (V, 219).
Надо полагать, что Германн поставил на карту 188 тысяч рублей — сумму совершенно фантастическую. Если бы он выиграл, он усемерил бы свое состояние в том смысле, что общий выигрыш (329 тысяч рублей) в 7 раз превысил бы первую ставку.
Вся сцена трех встреч Германна и Чекалинского за игорным столом занимает две страницы. Действие необычайно — даже для Пушкина с его лаконизмом — сжато, все детали опущены. Очень простой, какой-то даже деловитый, текст рисует процесс нарастания страшного напряжения, грозы, которая разражается ударом молнии — проигрышем и сумасшествием Германна.
Можно, конечно, спросить: зачем держал Чекалинский ассигнации на 47 тысяч (а на другой день — на 94 тысячи), если обычные ставки не превышали 275 рублей; сколько времени должен был занять в третий вечер пересчет суммы в 188 тысяч и тому подобное? Но это будут именно те вопросы, на какие иронически отвечал своим критикам Пушкин в предисловии ко второму изданию «Руслана и Людмилы», начав с французской поговорки: «Твои «почему», сказал бог, никогда не кончатся» (III, 388). Иначе говоря: художественное произ-
106 ведение имеет свои законы, не всегда совпадающие с бытовой логикой.
Чтобы достичь драматического эффекта, Пушкин взял большие денежные суммы. Действительно, ставка в 188 тысяч рублей — это «сильно». Но, как написал Владимир Солоухин, «писателю (...) не возбраняется говорить сильно и даже слишком сильно, в этом, собственно говоря, и состоит его профессия» 12.
Карточная игра занимала важное место в жизни Пушкина — не меньшее, чем рулетка в жизни Достоевского. В некоторых случаях речь шла о больших денежных суммах. Весной 1829 года Пушкин пишет одному из своих карточных кредиторов — И. А. Яковлеву, которому он, судя по этому письму, должен 6 тысяч рублей: «...я (между нами) проиграл уже около 20 тысяч. Во всяком случае ты первый получишь свои деньги» (IX, 276).
Думается, один из ключей к игорной страсти и Пушкина и Достоевского таится в известных стихах из «Пира во время чумы»:
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Сквозь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы (IV, 326).
Большая азартная игра, может быть, давала обоим писателям это ощущение «на краю бездны». Наше счастье, что эти, говоря современным языком, экстремальные ситуации дали жизнь великим произведениям искусства.
Жажда быстрого обогащения объединяет Германна с героями Достоевского. И герой романа «Игрок» дает, так сказать, краткое социологическое обоснование этой жажды: «И почему игра хуже какого бы то ни было способа добывания денег, например, хоть торговли?» 13
Но еще ранее социально-психологическое открытие Пушкина отразилось — по-разному, но одинаково ярко — у Лермонтова и у Гоголя («Игроки»). Ясно, что сюжет носился в воздухе, что проблема родилась в русской жизни пушкинской эпохи. И прав Г. М. Фридлен-дер: «Для того, чтобы читатели и критики смогли оценить по достоинству «Пиковую даму», должны были появиться «Маскарад» и «Герой нашего времени»,
107 «Преступление и наказание» и «Игрок» с их более сложным и детальным анализом души героя-индивидуалиста» 14.
В «Пиковой даме» видны две струи в социологическом мышлении Пушкина. С одной стороны, ему немного жаль исчезнувший мир французского восемнадцатого века. Новый мир денег и алчности его не радует. Но с другой — он чувствует историческую неизбежность смены эпох, закономерность появления людей типа Германна.
