Михаил Бакунин и «польская интрига - Борисёнок Ю.А.
ISBN 5-8243-0208-1
Скачать (прямая ссылка):
Но Энгельс, бичуя «демократический панславизм», опирается на «интересы революции», которые, по его мнению, предполагают, что «в ближайшей мировой войне с лица земли исчезнут не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы. И это тоже будет прогрессивным»195. Здесь у Энгельса под покровом «революционной целесообразности» всплывает достаточно популярная в германских политических и научных кругах гегелевская теория «исторических и не исторических народов». В регионе Центральной и Юго-Восточной Европы к первым относятся немцы, мадьяры и (следуя логике Энгельса, временно) поляки. Все остальные со ссылкой на авторитет Гегеля именуются «обломками народов». Сюда-то помимо гэлов, бретонцев и басков попадает все славянство, за вычетом поляков и русских (последние реакционны аксиоматично, хотя и временно). Все эти размышления Энгельса созвучны позиции многих польских деятелей в отношении литовцев, украинцев, белорусов. Подолецкий в статье «Что такое национальность?» (сентябрь 1848 г.) приводил в подтверждение истинности своей мысли тех же бретонцев и басков, которым недвусмысленно отказывал в национальном самоопределении196.
«Способные и энергичные» немцы и венгры, по Энгельсу, являются носителями цивилизации для своих соседей славян197. В полемическом задоре он утрачивает малейшие про-
104
блески «революционности» в подходе к национальному вопросу: славяне контрреволюционны изначально, они «всюду... были угнетателями всех революционных наций»198.
Между тем Маркс и Энгельс временами высоко ставили борьбу поляков — «славянского народа, которому свобода дороже славянства», прямо увязывая независимость Польши с ликвидацией не только российского, но и немецкого гнета над нею199. В период подготовки и развития европейских революций они высоко ценили деятельность ПДО, которое, как правило, рассматривалось ими в единстве с другими группировками левого крыла общественного движения, составляющими «партию, ставящую аграрную революцию условием национального освобождения»200. В статьях Энгельса «Прения по польскому вопросу во Франкфурте», «Познань» и других давалась адекватная оценка последствий захвата Пруссией части польской территории по итогам разделов201.
Менторский тон автора «Демократического панславизма» в отношении бакунинских взглядов вряд ли уместен, как и использование положений этой статьи в качестве опоры при анализе идейно-теоретического наследия Бакунина в период его первой эмиграции. Сам термин «демократический панславизм» насквозь противоречив; к тому же он встречается у Энгельса единственный раз202.
Возникший в 1840—1841 гг. в результате мадьяро-словацкой полемики, термин «панславизм» в 1840-е гг. был широко распространен в Европе, представляя собой реакцию на явственно обозначившиеся к тому времени тенденции славянской взаимности. В классическом толковании под «панславизмом» понимали предполагаемую опасность, исходящую от николаевской империи и несущую неисчислимые бедствия всей Европе, а особенно немцам и венграм, в том числе превращение Австрийской империи в чисто славянское государство. Этот взгляд на возможности царизма не имел под собой реальной почвы и использовался правящими кругами германских государств для нагнетания антиславянских настроений203.
Славянская проблематика и термин «панславизм» как активный инструмент при анализе вопроса занимали заметное место в публицистике левого крыла польской эмиграции. Выражения «панславизм» и «панславистский» употреблялись его
105
представителями в двух значениях. Приоритетным было толкование панславизма в привычном для Европы ключе «угрозы с Востока». Ожидаемое «нашествие московских орд», стремящихся к тому, чтобы «славянство возложило свои надежды к ногам Николая», очень часто встречается на страницах эмигрантских изданий 1830—1840-х годов204. Чаще всего подобные точки зрения высказывались публично — на разного рода празднованиях годовщин, митингах и т.п.205 Куда реже идеологи ПДО высказывали мнения, в большей степени опиравшиеся на реальность: «Братство, объединение, союз славян не будут никогда плодом царской политики; звериная сила никогда не создаст ничего великого и долговременного. Братство, объединение всегда плод свободы, независимости, коллективизма...»206 Очевидно, именно эти характеристики отражают действительные воззрения руководства ПДО, и, следовательно, определение якобы существующих захватнических амбиций николаевского режима как «панславизма» было всего лишь пропагандистским штампом.
Гипотетическое славянское единство под эгидой царизма многие польские общественно-политические формирования были не прочь повернуть к своей выгоде. Бесспорное лидерство в теоретической и практической апробации единения славян в период после восстания 1830—1831 гг. принадлежит «Отелю Лямбер», который не только громогласно провозглашал свои цели в отношении чехов и особенно южных славян, но и вел среди них немалую по масштабам практическую деятельность (М.Чайковский, Л.Быстшоновский, Л.Зверковский-Ленуар и другие)207. Но и политическим планам ПДО не было чуждо представление о «панславизме», предполагающем лидерство Польши и «польской идеи» в славянском мире. В пространных экскурсах в историю особо подчеркивалось, что с точки зрения как исторической, так и современной ситуации «ни одна славянская нация не может идти в сравнение с нацией польской»208. В адресе ПДО французским выборщикам (август 1846 г.) подчеркивалось, что славянские народы, а Польша во главе их, «готовятся к решительной борьбе»209.
