Михаил Бакунин и «польская интрига - Борисёнок Ю.А.
ISBN 5-8243-0208-1
Скачать (прямая ссылка):
Даже неудачные попытки национально-освободительной борьбы в 1846 г. не приглушили тенденций к «единомыслию» в идеологической схеме ПДО. В июне 1847 г. «Демократа польски» в статьях «Равенство» и «В чем заключается гарантия сильной власти в восстании» выразил крайнее, доходящее до абсурда толкование подобных взглядов142. Но этих воззрений держались недолго: уже в первые месяцы европейских революций расчеты Мерославского и его единомышленников были полностью опрокинуты, и постановка вопроса о власти
91
постепенно откатилась к исходной неопределенности и абстрактному республиканизму143.
Бакунин также выступил в 1840-е гг. решительным сторонником диктаторской власти. По его мнению, диктатура не должна иметь ничего общего с парламентаризмом, конституционными формами и «эквилибром властей». Задачей этой власти провозглашалось «возвышение и просвещение народных масс», причем диктатура должна стремиться к тому, чтобы «сделать свое существование как можно скорее ненужным, имея в виду только свободу, возмужалость и постепенную самостоятельность народа»144. В этом ее отличие от монархической формы правления. Любопытно, что и Мерославский в 1843 г. особо оговаривал преходящую сущность предлагаемой им диктатуры145. Позднее такие ограничения снимаются. Заметно отличает позицию Бакунина от взглядов руководства ПДО его мнение о парламентаризме, который отвергается им для России и Польши на основании того, что парламент будет состоять исключительно из дворян («в русский могло бы еще войти купечество»)146.
Предполагаемое разрушение старого аппарата принуждения отнюдь не связывается у Бакунина в эти годы с ликвидацией государства вообще. В «Исповеди» он прямо упоминает о «едином вольном восточном государстве», в котором должны объединиться славянские земли. Идея славянской федерации как у Бакунина, так и у польских сторонников этой идеи (И.Лелевель, В.Дараш, С.Ворцель после поражения революций 1848—1849 гг.) не имеет характера отрицания государства, хотя устойчивая неприязнь Бакунина к парламентской деятельности и урезанным демократическим свободам позднее ярко проявится в его анархической доктрине. Бакунинское понимание сущности диктаторства предполагает окружение диктатора «единомыслящими», которые должны помогать ему советами и «вольным содействием», и в то же время его власть никем и ничем не ограничена147.
В данном случае бакунинские идеи находятся в русле тех взглядов, которые бродили в революционной Европе 1840-х годов. Вполне созвучны они и некоторым сторонам концепции Me-рославского (при очевидном различии целей и принципов, во имя которых совершается революционное дело). Однако Ба-
92
кунину не свойственно сведение диктатуры ко всеобщему единомыслию (хотя бы и под демократическим прикрытием), которое должно сохраниться и после победы восстания. Централизация и идейное единство допускаются им лишь на уровне высших звеньев руководства. В бакунинской программе 1840-х гг. отсутствуют какие-либо указания на необходимость ограничения демократических свобод во имя торжества идеологии какой-либо партии или течения148.
Требование диктатуры органически вписывается в радикально-демократическую программу, представляя собой достаточно реалистическое звено взглядов Бакунина. Заявления же «апостола анархии» в 1870-е гг. о том, что он уже в то время ставил под сомнение сам принцип государства149, не находят подтверждения как в идейной программе, так и в практической деятельности Бакунина периода первой эмиграции. Само слово «анархия» крайне редко встречается в лексиконе его публичных выступлений и употреблялось им без какой-либо позитивной смысловой окраски (в польской политической традиции этот термин встречается очень часто, заключая в себе характеристику, как и у Бакунина, синонимичную слову «хаос», «губительной политики» шляхты по развалу Польского государства в XVII—XVIII вв. и ее поведения в ходе восстаний 1794 и 1830—1831 годов)150.
Отказывая деспотическим державам в праве на существование, Бакунин отнюдь не распространял принцип всеобщего разрушения на весь современный ему мир. Европейские и североамериканские демократические традиции (в особенности модели государственного устройства Швейцарии и США) оказали на него значительное влияние (и в 1870-е гг., будучи анархистом, он восхищается швейцарской политической системой)151. Для ПДО же образцом политического устройства служила якобинская конституция III года республики, идеи Сен-Симона, современное им местное самоуправление Франции и США (швейцарским опытом интересовались меньше)152. Радикальный демократизм Бакунина, таким образом, вполне вписывался в современную ему европейскую политическую традицию. С другой стороны, его воззрения 1840-х гг. — это конкретный этап его идейной эволюции, когда была впервые намечена магистральная линия развития, которая в результате мучительных противоречий привела Бакунина к выдвижению
93
последовательно анархической программы, окончательно оформленной только к середине 1860-х годов.
Вопрос о необходимости восстания в идеологических конструкциях Бакунина и польских демократов имеет глубокую связь со всей системой их взглядов на европейскую ситуацию 1830—1840-х годов. Для деятелей ПДО требование подготовки нового восстания в Польше было неизменным со времени начала эмиграции (1832 г.). Принятие Манифеста 1836 г. привело к определенному смещению акцентов: центр тяжести был перенесен на систематическую работу по подготовке восстания в Польше силами самой Польши153. В процессе оживленных дискуссий внутри организации демократическая эмиграция постепенно разрабатывала конкретные вопросы, связанные с возникновением и распространением восстания на землях бывшего Польского государства. К середине 1840-х гт. в рядах руководства ПДО вызревают практические планы по организации предстоящего «возмущения».
