Русский язык - Виноградов В.В.
ISBN 5-200-03017-Х
Скачать (прямая ссылка):
Однако было бы наивно заключать, что и формы словоизменения первого рода у Петерсона функционируют, объединяясь в структуре форм одного и того же слова на основе социально-языкового сознания и речевого опыта коллектива. Напротив, в грамматических трудах Петерсона все формы словоизменения выступают как продукт «чистой» грамматической абстракции лингвиста3. Например, мн. ч. книги в теории Петерсона — «новое слово» по сравнению с словом книга (так как форма числа в существительных относится к формам словообразования). Формы белые или больные будут или «новыми словами» по отношению к словам белый и больной (если — это имена существительные) или формами словоизменения от прилагательных белый и больной (т. е. формами одного и того же слова). Слово многие (так как ведь формы многий, многая, неупотребительны) вообще не будет ничем, не будет относиться ни к какой категории: мешает отсутствие формы рода. В связи с этим оказывается, что в группе слов, выделенных по формам рода в особую категорию, для множ. ч. отсутствует сама эта форма рода (например старые, ходили, рады)4. Таким образом, в теории Петерсона формы сло-
' «Русский язык», 46, стр. 50: «Слова с формами словоизменения второго рода».
! «Русский язык», 50; «Современный русский язык», 54.
3 Односторонний лингвистический схематизм классификационных делений нисколько не противоречит признанию самих форм словоизменения явлением социальным. Ср. у М. Н. Петерсона, Введение в языковедение, § 160. Всё дело в понимании их структурно-языковой роли.
1 Выделив в книге «Русский язык» в особую группу «слова, имеющие форму рода», Петерсон затем в примечании делил их на две группы: «а) слова, имеющие только форму рода», «6) слова, имеющие форму рода и падежа» (29). Тем пикантнее звучала оговорка (на стр. 40), что родовые слова «во множ. ч. р о д а не имеют». «Но, — прибавлял Петерсон, — термины всегда условны и для них не обязательно отражать все свойства обозначаемого явления, поэтому вполне можно пользоваться термином родовые с л о в а». Но ведь выделение слов по форме рода в особую категорию для Петерсона — вопрос не одной терминологии. Отсюда получается разрыв: для родовых слов в ед. ч. основной признак — форма рода, во множ. — форма числа. Следовательно, «эти слова надо было бы называть не только родовыми, но и числовыми» (40). Поэтому в «Современном русском языке» всюду дополнительно фигурирует в родовых словах и форма числа. Однако тогда остаётся уже совсем непонятным, почему же не включена в круг структурных признаков этой категории и форма падежа. Очевидно только для того, чтобы втиснуть в одну категорию не только добрый — неприятельский, но и рад и формы прошедшего времени глаголов — знал, знала, знало. С другой стороны, почему бы вообще не создать особый разряд числовых слов в отличие от разных категорий бесчисловых и одночисловых слов (например, существительных singularia tantum, местоимения я, ты и т. п.). Необходимость отметить, что категория родовых слов впервые и с гораздо более веской аргументацией тоже морфологического характера была выдвинута в начале XIX в. И. Ф. Калайдовиче м. В своей статье «Замечания о родах грамматических в языке русском» (Труды Моск. общ. любит, росс, слов., ч. 25, 1824) Калайдович делил все части речи I) «на родовые, или имеющие роды частию по натуре означаемых ими понятий, частию по этимологическому сходству с первыми, каковы имена существительные», 2) «на согласующиеся, или имеющие роды по отношению к первым, таковы прилагательные, числительные, местоимения и глаголы» и 3) «на безродные, не имеющие родов и не согласующиеся с именами, таковы наречия, предлоги и междометия» (172).
676
воизменения первого рода, рассматриваемые независимо от семантической структуры слов, становятся единственным критерием морфологической классификации «звуков речи, имеющих значения». Понятие слова, как ясно из всего предыдущего изложения, совершенно неприменимо к тем морфологическим единствам, которые распределяются и сортируются Петерсоном по рубрикам разных форм словоизменения (1) падежные слова; 2) родовые слова; 3) личные слова) с сохранением всего остального на складе «слов без форм словоизменения». Вот почему Петерсон настаивает на необходимости класть в основу морфологической классификации слов не систему существенных грамматических признаков, но только «один признак, одни какие-нибудь формы слов»1. Естественно, что создаваемая таким образом классификация «форм», в силу её абстрактно-грамматического схематизма и неполноты, является вполне оторванной от живых смысловых соотношений между действительными категориями слов современного русского языка. Достаточно указать хотя бы на категорию «родовых слов», в которой Петерсоном объединяются с именами прилагательными слова типа рад, горазд, должен и т. п. и формы прошедшего времени глагола (любил, любила, любило) . Ещё более хаотична и нелогична не только для непосредственного социально-языкового сознания, но даже и для грамматически искушённой лингвистической мысли категория слов без форм словоизменения: только, везде, понять, лечь, нет, да, боясь, наскуча, чтобы, пальто, кенгуру, увы, ой, и, на, и т. п.3. Такой подбор слов, втиснутых в одну категорию, производит странное, почти ошеломляющее впечатление. Сортировка же слов этой категории по более мелким группам (вследствие отсутствия всякого критерия деления, за недостатком форм словоизменения) поражает неожиданностями классификации. Например, рядом с инфинитивами, деепричастиями, наречиями как «грамматическими», так и «неграмматическими», стоят, с одной стороны, междометия, а с другой стороны — разбитые по двум лексическим классам несклоняемые существительные: 1) варваризмы (пальто, меню), 2) сокращённые названия, возникшие в нашу эпоху, эпоху войны и революции (Моно, Роста и т. п.). Любопытно, что Рис, оказавший своей книгой «Was ist Syntax?» громадное влияние на концепцию Петерсона, в вопросах о форме слова совершенно игнорируется Петерсоном. Ведь Рис подчёркивал невозможность провести строгое разграничение между словообразованием и флективными изменениями слова .
