Русский язык - Виноградов В.В.
ISBN 5-200-03017-Х
Скачать (прямая ссылка):
1 Ср. именно такую точку зрения в «Кратком введении в науку о языке» Д. Н. У ш а к о в а. Ср. заявление самого А. М. Пешковского в книге «Наш язык», ч. 2, Книга дня учителя (изд. 2-е, М., 1925): «С научной (?) точки зрения, иду, идёшь, идёт или стол, стола, столу — безусловно разные слова. Но ради практических удобств приходится нередко называть ту или иную группу таких слов одним словом... Говорится о разных «словах», из которых «одни суть слова, изменяющиеся по лицам», а другие — нет. Дело в том, что самое понятие «изменения» неизбежно предполагает единство того, что «изменяется»... Когда мы говорим «глагол», мы имеем в виду группу из семидесяти слов, условно называемую «словом» (32).
2 Ср. указание де Соссюра: «Находясь в синтагме, элемент языка получает значимость
лишь в меру своего противопоставления предшествующему или последующему, или же и тому и друго-
му» («Курс общей лингвистики», стр. 121).
5 Впрочем, для синтаксической фонетики анализ Пешковского не лишён значения.
681
не только не образуют никаких лексем, никаких семантических структурных единств, но и вообще не имеют никакого реального значения в действительных смысловых связях живого языка, в общественной речевой практике. Такие группировки — плод индивидуальной аналитической мысли лингвиста (или поэта), склонного к наивному грамматическому логицизму, к классификационной схематизации или к индивидуально-творческим комбинациям речевых элементов. Они имеют мало отношения к живой природе лексемы, как социально-общной, свойственной всему коллективу структуры форм и значений одного слова.
Если сочетание фортунатовской концепции с учением де Соссюра не привело Пешковского к желанному синтезу в вопросе о слове, то ещё более противоречивы и разнородны, особенно в первых двух изданиях синтаксиса Пешковского, приёмы и принципы сближения и смешения взглядов фортунатовской школы на структуру слова и на грамматическую классификацию слов с теориями Потебни и Овсянико-Куликовского.
Фетишизация звука, характерная для эпигонов фортунатовской школы, приводила их к исканию «параллелизма» между звуковой и смысловой сторонами речи. Была забыта простая истина, что ни одна структурная единица речи не является простой суммой компонентов, а всегда образует их произведение. И Пешковский, который дальше всех отошёл от примитивного эмпиризма фортунатовских определений и не уставал твердить, что языковые единства — «конгломераты интегрально-дифференциальные», — и тот страшился «великого разрыва звуковой и смысловой стороны речи»1.
Поэтому при помощи всевозможных схоластических поправок и оговорок он старался удержать фортунатовское определение формы слова как «способности его распадаться в сознании определённым образом» . А, между тем, морфологический принцип фортунатовской классификации слов Пешковский стремился объединить с семантической и функционально-синтаксической характеристикой «частей речи», выработанной потебнианством. Так, в первом и втором изданиях «Русского синтаксиса в научном освещении» Пешковский писал: «Хотя формы частей речи и имеют огромное синтаксическое значение и рассматриваются обычно в синтаксисе, но всё-таки, по существу, — это словообразовательные формы, вносящие каждая свой особый оттенок в вещественное значение слова» .
Понятно, что Пешковский считает формы частей речи одновременно и морфологическими и синтаксическими, так как «тот новый оттенок значения, который заключён в них, совершенно изменяет отношения данного слова к другим словам» (ср. белизна, белый, белеет, белея, белевший, белеть, бело) (там же, стр. 40). Между тем, по признанию самого Пешковского, «собственно, особых формальных частей, которые бы в каждом слове обозначали, какая это часть речи, в языке нет» (44). «Формы частей речи создаются всеми другими формами» (45). Совершенно ясно, что такое понимание «частей речи» вступало в конфликт с фортунатовским пониманием «формы отдельного слова». Оно опиралось на грамматическую систему Овся-нико-Куликовского, хотя Пешковский и подчёркивает, что в отличие от Овсянико-Куликовского, «в основу изложения» он кладёт «внешнюю, звуковую сторону языка» (предисловие к первому изданию «Русского синтаксиса в научном освещении»). Так уже в первых набросках синтаксической системы Пешковского была предрешена неизбежность возврата его к понятию «грамматической категории», конечно, с теми двусмысленными ограничениями, к которым вынуждало фортунатовское учение о форме слова.
1 «Сборник статей», стр. 23.
’Та м же, стр. 16—17.
3 А. М. Пешковский, Русский синтаксис в научном освещении, изд. 2-е, М., 1920, стр. 46. Необходимо помнить, что в первых двух изданиях своего «Синтаксиса» Пешковский стоял на почве той психологической теории предложения, которая под влиянием Габеленца и Пауля была принята Фортунатовым, но им была «формализована».
682
В полном согласии с Овсянико-Куликовским Пешковский сначала разграничивает части речи и члены предложения и переносит центр тяжести в классификации частей речи с форм словоизменения на словообразовательное значение категорий.
