Русский язык - Виноградов В.В.
ISBN 5-200-03017-Х
Скачать (прямая ссылка):
а, например, оканчивающиеся на -о, -е, -ее и имеющие общую основу с прилагательными, деепричастия и неопределённую форму глагола», 2) «такие, в которых нет основы и окончания».
Таким образом, и тут в результате «грамматической» классификации обширная группа «неизменяемых» слов остаётся недифференцированной и выпадает из поля зрения грамматики.
1 Любопытно, что поместив эту «формальную» классификацию ещё раз в конце книги, на стр. 123—124, Ушаков пополняет категорию спрягаемых слов формами повелительного наклонения. А ведь «наклонение», по Ушакову, не входит в число «изменений», — это только «различие» слов (стр. 69). Непонятно только, почему категория лица в структуре повелительного наклонения относится к «изменениям», а не к «различиям» (ср. принесите — принесёмте — на стр. 74). Ср. также невыясненность положения кратких имён прилагательных.
2 Д. Н. Ушаков, А. М. Смирнова и Н. Н. Щепетова, Учебная книга по русскому языку. Указания для учителя, 1929, стр. 18.
3 Ср. «Учебная книга», стр. 27.
674
12. Кризис фортунатовской системы в морфологических теориях М. Н. Петерсона
Ученики учеников Ф. Ф. Фортунатова продолжали приспособлять грамматическую систему современного русского языка к тем формальным рамкам, в которые поместил Ф. Ф. Фортунатов индоевропейский праязык. Из лингвистов этого поколения, кроме А. М. Пешковского, следует назвать проф. М. Н. Петерсона, известного своими оригинальными работами по изучению форм словосочетания в синтаксисе русского языка. В работах Петерсона, относящихся к морфологии, схематизм и антиисторизм фортунатовской теории достиг крайнего предела. Петерсон, не найдя у Фортунатова удовлетворительного определения слова, впадает в научный агностицизм и эмпирически склоняется к наивно-реалистической точке зрения на слово. «Удовлетворительного определения слова нет, да и едва ли можно его дать; слово — такое простое понятие, которому нельзя дать логического определения, а поэтому приходится удовольствоваться простым указанием или описанием»1. Описание же слова состоит из указаний на два свойства слова: 1) единство звуковой стороны и значения; 2) способность выделяться в связной речи вследствие повторяемости одинаковых комплексов звуков, связанных с одним и тем же значением. Сюда присоединяется ещё один признак, впрочем, почти не отличающийся от второго, — обладание определёнными фонетическими границами2. В сфере грамматики такое понимание слова вело к признанию всякой выделенной из связной речи формы слова (если она непосредственно не объединялась процессом «словоизменения» с другими формами) за отдельное слово. В самом деле, сначала можно подумать, что Петерсон, объявив формы словообразования формами разных слов («формы словообразования служат для образования новых слов», например, книга — книги)3, относит формы словоизменения к формам одного и того же слова. Например, он выражается так: «форма падежа у слов типа мечта выражает различные отношения этого слова к другим словам»4, «форма падежа у слов типа дорогой выражает одинаковые отношения этого слова к другим словам». Критикуя учение Потебни о слове в своём «Очерке синтаксиса русского языка», Петерсон писал: «Во многих случаях говорящий, употребляя слово, сознаёт, что в данном случае оно имеет несобственное, переносное значение, и без этого сознания не могли бы существовать живые метафоры, которым такое сознание присуще как неотъемлемый, существенный признак... Но и в других случаях значения слова часто так близки, что сознание говорящего не может рассечь их на разные слова; и уже ни в каком случае нельзя согласиться, опять-таки с точки зрения сознания говорящего, будто, например, верста в одном из этих (указанных Потебнею) значений есть иное слово, чем версты, версте и т. д. в том же лексическом значении... Если бы это было так, то невозможно было бы в языке то явление, которое называется формой»5. Впрочем, ссылка на «сознание говорящего» — только полемическая уступка Потебне. Петерсон это сознание говорящих всегда приносит в жертву абстрактному единству классификационного принципа. Поэтому даже «формы словоизменения» одной лексической единицы не всегда умещаются в пределах одного слова у Петерсона. Признание структурной целостности того, что изменяется, в лучшем случае распространяется лишь на «формы словоизменения первого род а» (т. е. на формы, «выражающие отношения между словами», формы падежа у существительных, формы рода и числа у прилагательных, формы лица и числа у «личных слов»), А есть ещё
1 М. Н. П е те р с о н, Русский язык, Пособие для преподавателей, Гиз, 1925, стр. 23—24. Буквальное повторение см. в книге «Современный русский язык», М., 1929, стр. 27—28.
2 М. Н. П е т е р с о н, Введение в языковедение, М., 1930, гл. VI.
5 «Введение в языковедение», гл. VIII. Ср. «Русский язык», стр. 27—28, «Современный русский язык», 32.
4 «Введение в языковедение», гл. VIII, § 167.
* М. Н. П е т е р с о н, Очерк синтаксиса русского языка, Гиз, 1923, стр. 10—11.
формы словоизменения «другого» или «второго рода»1, не выражающие отношений между словами, а означающие только отношения к моменту речи или к «мыслимо-сти действия», т. е. формы времени и наклонения. Эти формы глагольного словоизменения вообще вклиниваются как-то сбоку в «личные слова», но не служат критерием для объединения и разделения категорий слов. Они играют морфологическую роль лишь в ассоциативных связях «группы слов», называемой глаголом. Но, конечно, формы говорю и говорил (так же, как говори и говорил бы) для Петерсона — разные слова. Ведь эти разные звуковые комплексы с разными значениями, да ещё относящиеся, по Петерсону, к разным категориям «слов русского языка», никак не подходят под петерсоновское «простое понятие» одного слова. Формы словоизменения «второго рода» вообще ведут себя странно в русском языке у Петерсона. Иногда они как будто и не считаются формами словоизменения. Так, в разряд «слов, не имеющих форм словоизменения», попадают в классификации Петерсона (вместе с междометиями и несклоняемыми существительными) и деепричастия, именуемые «словами с формами словоизменения второго рода»2.
