Русский язык - Виноградов В.В.
ISBN 5-200-03017-Х
Скачать (прямая ссылка):
Выражения грамматическая форма и грамматическое понятие, грамматическое значение употребляются Овсянико-Куликовским как синонимы. Характерно, например, для концепции Овсянико-Куликовского такое заявление: «Прежде чем усвоить научные понятия и знания о мире, мы приобретаем в детстве грамматическое понятие о нём и в дальнейшем пользуемся этими грамматическими формами как необходимым орудием мысли» (43—44). Вполне естественно, что Овсянико-Куликовский применяет в своей грамматической форме количественный критерий степени формальности, оценивая степень свободы формы от реального лексического содержания2, т. е. изучая психологический процесс возникновения иллюзий на почве восприятий. Ведь форма может по-разному сочетаться с содержанием и может находиться в различном отношении к «действительности» (36—37). Понятие, представление нередко превращаются в фикцию
1 Ф. И. Буслаев. О преподавании отечественного языка, ч. 2, М., 1844, стр. 5.
1 В основе учения Овсянико-Куликовского о «фикциях» в языке лежат субъективно истолкованные Овсянико-Куликовским замечания Потебни об исторически изменяющихся отношениях между «формальным» и «вещественным» моментами в языке («Из записок по русской грамматике», 1—II, стр. 27— 28). См. Овсянико-Куликовский, Синтаксис, XXXIII—XXXIV.
651
(XXXI). «Так многие мифологические представления, ставши фикциями, превратились в символы, в художественные образы и даже в философские и научные понятия и термины» (там же). Грамматические категории также сначала были «выражением положительного знания и верования» (XXXIII). Они «стали превращаться в формы» — по мере разрыва между «знанием» и грамматическим мышлением. Тогда грамматический облик слов становился фикцией и оттеснялся «за порог внимания». Он делался формой. «Формальность в языке является как следствие фиктивности, прогрессирует с развитием этой последней и достигает крайнего предела, когда фиктивность переходит в мнимость» (XXXIII). В языке, по мнению Овсянико-Куликовского, эти «фикции и мнимые величины играют огромную роль... Вспомним фиктивность, мнимость и затем исчезновение грамматического рода, фиктивность и также мнимость числа в pluralia tantum, мнимость подлежащего в страдательном обороте, частую фиктивность залоговых значений, мнимость и устранение лексического значения отвлечённой связки, фиктивность лексического значения полуотвлечённых — и нередко — и конкретных связок, мнимость лица глагола в бессубъектных предложениях, фиктивность грамматической субстанции в отвлечённых существительных и т. д. и т. д.» (XXXII).
Эти мысли (очень плодотворные, если освободить их от абстрактно-психологического тумана и перенести на реальную историческую почву) в концепции Овсянико-Куликовского приводят к наивному смешению лексических и грамматических понятий и категорий, к двусмысленному пониманию «формальности». На этой почве, между прочим, возникает интерпретация местоимений и числительных как особых частей речи, по признаку «формальности»1. Например, числительные признаются особой частью речи, потому что признак в них «формален, как всё, что принадлежит к математическим категориям мысли». И далее Овсянико-Куликовский прибавляет: «С грамматической же стороны мы имеем в ряду числительных — существительные (один, два, три... сто, тысяча), прилагательные (первый, второй... десятый... сотый) и наречия (дважды, трижды)» (49).
Здесь Овсянико-Куликовский идёт не в сторону, а прямо назад от своего учителя Потебни. Ведь Потебня, опираясь на Штейнталя^, решительно протестовал против отнесения местоимений и числительных к служебным словам, означающим «отвлечённые понятия и отношения», и вскрывал игру двусмысленностью слова формальность: «Оснований деления здесь два: отвлечённость и значение отношения (формальность); но невсякая отвлечённость есть формальность, так что в сущности здесь смешаны два деления. Число есть оно из высших отвлечений, но числительное неесть слово формальное... оно заключает в себе... как лексические, так и формальные стихии... Тоже следует сказать о местоимении... Местоимения, кроме некоторых случаев, означают не отношения и связи, а явления и восприятия, но обозначают их не посредством признака, взятого из круга самых восприятий, а посредством отношения к говорящему, т. е. не качественно, а указательно»3.
В этом пункте с необыкновенной остротой обнаружилось влияние старой «логической грамматики» на Овсянико-Куликовского. Как известно, Беккер в своём «Организме языка», противопоставляя словам, обозначающим самостоятельные понятия (Begriffsworter), слова, служащие исключительно для обозначения «отношений» (Beziehungen), формальные слова (Formworter), относил к этим формальным словам наряду с предлогами, союзами, вспомогательными глаголами также местоимения и числительные4. Основания для такого понимания грамматической
1 Ср. ход мыслей Овсянико-Куликовского по поводу «незнаменательных формальных» категорий: «В них признак, т. е. лексическое значение есть величина мнимая». Они «не выражают самих признаков, а только устанавливают ту или другую точку зрения на признак» (45—48). В таком аспекте местоимения становятся рядом не только со «связками», предлогами и союзами, но и с числительными.
