Русский язык - Виноградов В.В.
ISBN 5-200-03017-Х
Скачать (прямая ссылка):
8. Живое и мёртвое в потебнианстве
Перечислять отражения учения Потебни в отдельных исследованиях и руководствах по русскому языку или выбирать осколки идей Потебни из работ учёных других школ было бы здесь неуместно1. Не подлежит сомнению, что учение Потебни является одной из самых глубоких и плодотворных буржуазно-лингвистических теорий в истории русского языкознания. Мысли Потебни о связи языка и мышления, грамматических форм и форм познания, о семантике как фундаменте лингвистики, о взаимодействии грамматических категорий с лексическими, об изменчивости грамматических категорий, глубокий анализ системы глагола и имени, наконец, некоторые наблюдения Потебни над эволюцией глагольных и именных морфологических типов и синтаксических конструкций, отдельные соображения о структуре слова — всё это имеет большую ценность для современной научной грамматики русского языка. Метафизическая, идеалистическая сторона теорий Потебни уже разрушена историей. Индивидуалистическому психологизму и интуитивизму Потебни противопоставлен метод диалектического материализма. Однако в русской лингвистической литературе второй половины XIX в. решительной критике было подвергнуто как раз то, что в учении Потебни представляет объективную ценность: резкое противодействие со стороны русских «неограмматистов» (Фортунатов и его школа) встретила функционально-синтаксическая точка зрения, враждебная морфологизму сравнительно-исторического метода «младограмматиков».
9. «Формалистический нигилизм» фортунатовской школы
Русская грамматическая традиция наряду с влиянием потебнианства подверглась сильному воздействию лингвистической системы акад. Ф. Ф. Фортунатова. Роль фортунатовской школы в обновлении русской грамматической традиции очень
1 В связи с внутренним разложением и вульгаризацией взглядов Потебни возникло много эклектических систем, претендовавших на «формальность» и боровшихся с «логичностью» грамматики. «Les extremites se touchent» («крайности сходятся»), и эпигоны Потебни иногда обнаруживали единодушие с эпигонами Фортунатова. У некоторых возникло механическое сочетание положений Фортунатова и Потебни с примесью западноевропейских учений. Таков, например, был проф. Е. Ф. Будде. См. его «Основы синтаксиса русского языка», Казань, 1914 (также «Русск. филол. вестн.» № 3 и 4, 1910; № 4, 1913); «Русский язык», Казань, 1916; «Вопросы методологии русского языкознания», Казань, 1917. Ср. также его «Учебник грамматики русского языка», ч. 1, Этимология, М., 1916; ч. 2. Синтаксис, М., 1913.
656
велика. Между последователями фортунатовской лингвистической теории за пределами историко-сравнительного исследования не было единства. Например, более оригинальные ученики и поклонники Фортунатова (акад. А. А. Шахматов, отчасти проф. А. М. Пешковский и др.) отошли от основных грамматических положений акад. Фортунатова. К крайним и наиболее последовательным ответвлениям фортунатовской грамматической системы на почве изучения и преподавания русского языка можно приложить ту характеристику представителей «нигилистического формализма», которую вслед за Магером («Padogogische Revue», 1844, 1) повторил Ф. И. Буслаев в своей замечательной книге «О преподавании отечественного языка»: «Рациональные дидактики учат науке... языка, прежде чем дадут своим ученикам самый язык»1.
Схематизм грамматических наблюдений, игнорирующих структурную целостность разных сторон языковой системы, пристрастие к абстрактно-классификационным формальностям, наивный эмпиризм морфологических построений, не считающихся с присущим коллективу пониманием живой социальной природы данного языка, характерны для фортунатовской школы. Оценка грамматических теорий «фортунатовцев» невозможна без детального изложения учения самого Фортунатова, так как здесь русский язык непосредственно вовлекался в сферу абстрактнограмматических реконструкций индоевропейского праязыка.
10. Учение о слове и о классах слов в индоевропейском праязыке в курсах акад. Ф. Ф. Фортунатова
Фортунатовское определение слова основано на тавтологии, на включении самого определяемого понятия в состав определения: «Всякий звук речи, имеющий в языке значение отдельно от других звуков, являющихся словами, есть слово»2. Так понятие слова определяется через понятие слова. При исключении же ссылки на слово, в сокращённой форме, это определение звучит совсем странно: «Словами являются звуки речи в их значениях»3.
Само описание внешней и внутренней семантической структуры слова в теории Фортунатова очень поверхностно. Различия слов, по Фортунатову, обусловлены только различиями в звуковой стороне и различиями в соотношении лексических значений. «Различия в звуковой стороне образуют различия самих слов», за исключением тех частичных звуковых различий, которые «сознаются говорящими как видоизменение в части звуков одного и того же слова, не изменяющее значение этого слова» (вроде: зимою — зимой, подо — под).
Нетрудно понять, что этим замечанием вопрос о формах одного слова только обходится, а не разрешается. Ведь остаётся непонятным, всякое ли изменение значения, связанное с изменением звуковой формы слова, приводит к образованию нового, другого слова, и, напротив, всякое ли видоизменение в части звуков слова, без нарушения системы его значений, является признаком вариантных форм одного и того же слова. Например, если выстроить в ряд такие серии: зуб-зу-бы-зубья; волос-волоса-волосы, муж-мужи-мужья; лист-листы-листья; слуха-слуху; поздней-позднее-позже; взять-возьму; бегу-бежал; убитъ-убивать и т. п.,
