Михаил Бакунин и «польская интрига - Борисёнок Ю.А.
ISBN 5-8243-0208-1
Скачать (прямая ссылка):
154
как один из элементов формирования общинной теории Бакунина67.
Бакунин указывает в «Исповеди» на важность своих бесед со знаменитым польским историком для выработки своих радикальных убеждений: «С Лелевелем я виделся часто, расспрашивал много о польском движении, о их намерениях, планах в случае победы, о их надеждах на будущее время, и не раз споривал с ними, особенно же насчет Белоруссии и Малороссии»68. Встреча с Лелевелем повлекла за собой переоценку многих впечатлений периода военной службы в сторону отказа от стереотипов дворянского мировоззрения в отношении поляков. В своем «покаянии» он сознательно делает акцент на разногласиях по вопросу положения белорусских и украинских земель. Эти разногласия сводились к идеализации Лелевелем политики Речи Посполитой и существовали вполне определенно69, но основной темой бесед Лелевеля и Бакунина отнюдь не являлись.
Показательно, что Бакунин ничего не сообщает в «Исповеди» о реакции (своей и Лелевеля) на визит Николая I в Англию, состоявшийся в разгар их контактов — 1—9 июня 1844 года70. Неприятная для императора тема, несомненно, стала предметом обсуждения при беседах Бакунина с Лелевелем. Сомнительным является и подчеркиваемый в этом разделе «Исповеди» «конфликт» между бакунинским национальным чувством и демократической идеей (последняя, несомненно, превалировала в его тогдашнем мировосприятии; другое дело — заточение в Петропавловской крепости).
Приезд Бакунина в Париж в конце июля 1844 г. совпал со сложившимися у него к этому времени устойчивыми симпатиями к делу освобождения Польши. Столица Франции представляла собой важнейший центр деятельности польской эмиграции всех оттенков. Общение с Лелевелем и другими брюссельскими поляками наложило существенный отпечаток на интенсивность и глубину польских контактов Бакунина в период его первого пребывания за границей. Это влияние прослеживается в двух измерениях — практическом и концептуальном.
Более чем за месяц до бакунинского отъезда Лелевель, хорошо осведомленный о его планах, начал (вначале осторожно)
155
рассылать своим сторонникам рекомендательные письма. Среди лиц, с которыми Лелевель предполагал свести Бакунина — П.Копчиньский, В.Зверковский, Ф.Рогиньский, Ч.Пененжек. Петр Копчиньский (1793—1855 гг.) был одним из активнейших деятелей польского восстания 1830—1831 гг. на Украине и одновременно талантливым ученым-химиком и пиротехником, изобретателем зажигалки. Давний друг и убежденный сторонник Лелевеля и ОПЭ, Копчиньский в эмиграции поддерживал хорошие отношения с «Отелем Лямбер»71. Правомерно предположить, что именно Копчиньский мог стать связующим звеном между Бакуниным и кн. Адамом Чарторыским, обеспечив их встречу в 1845 году. Факт беседы николаевского «отставного прапорщика» и бывшего александровского министра традиционно трактуется как следствие бакунинской статьи в парижской «Реформе» в январе 1845 года. Вполне вероятно, что желание познакомиться с Чарторыским Бакунин вынашивал уже давно и, в частности, мог высказать его Лелевелю во время бесед, касавшихся распространения воззвания к русским через агентуру Чарторыских на Балканах, что являлось мотивом для обращения Лелевеля к Копчиньскому.
Через три недели Лелевель рекомендует Бакунина своему старому соратнику и ближайшему корреспонденту Валенты Зверковскому, игравшему наиболее заметную роль в работе ОПЭ в Париже. Зверковский (1788—1859 гг.) также был заметной фигурой восстания 1830—1831 гг., одним из организаторов экспедиции Ю.Заливского, активным деятелем карбо-нарской «Молодой Польши», а с 1837 г. — одним из организаторов и крупнейших деятелей ОПЭ, руководителем нелегальных структур этой организации72. Кроме лелевелевской рекомендации, других свидетельств о контактах Бакунина и Зверковского до сих пор не обнаружено. Бумаги Зверковского практически не сохранились, а молчание Бакунина о скрывавшемся до 1853 г. на Познанщине Зверковском было вполне оправданным.
Появление Бакунина в Париже совпало с идейным и организационным кризисом ОПЭ. Наиболее сильным в нем было течение, стремившееся к объединению с ПДО: расхождение целей и программных установок было невелико. 25 июня 1844 г., в
156
период пребывания Бакунина в Бельгии, руководящий орган ОПЭ — Польский Национальный комитет — обратился к Централизации ПДО с предложением об объединении, что встретило на первых порах резко негативную реакцию73. Эффективность практических мероприятий Объединения была достаточно низка: неудачей завершилась и затея об издании воззвания к русским. Лелевель на протяжении 1844 и 1845 гг. постоянно обращался к этой теме в письмах Зверковскому и Л.Ходзько, попутно возвращаясь к истории с выдачей Бакунину в подарок французского издания его «Истории Польши»; характерно, что парижские сторонники ОПЭ особой активностью в этих делах не отличались74. В обстановке апатии, охватившей эту группировку, на иное рассчитывать было трудно.
Легко заметить, что на общем уровне бакунинских контактов 1844—1845 гг. «польский элемент» был первоначально представлен кругом рекомендованных Лелевелем лиц. Дело даже не в том, что все эти деятели, кроме Зверковского, не имели крупного политического веса в рядах эмигрантов. ОПЭ, несмотря на все организационные и тактические слабости, было серьезным политическим оппонентом ПДО и «Отеля Лямбер». Эмиссары этой организации подчас воспринимались в крае даже более благосклонно, чем сторонники Централизации. Еще в 1843—1844 гг. Зверковский выслал в Галицию Ад.Залеского и Ч.Пененжка, имевших опыт успешной работы там в 1833—1838 годах75. Однако с конца 1844 г. все аспекты деятельности ОПЭ кардинально меняются в сторону полнейшей апатии. Соответственно, и планы Лелевеля по активному внедрению Бакунина в деятельность организации (почти наверняка, и конспиративной ее части) остались лишь на бумаге.
