Михаил Бакунин и «польская интрига - Борисёнок Ю.А.
ISBN 5-8243-0208-1
Скачать (прямая ссылка):
Вполне правомерно допустить, что одними из основных пособий при постижении польской истории стали для Бакунина книги Лелевеля, чтение которых в среде польскоязычно-
141
го населения активно пресекалось в те годы III Отделением. Достаточно упомянуть дело преподавателя полоцкого пиарского училища А.Михайловича, которого ведомство Бенкендорфа обвиняло в чтении лекций по учебнику «известного Лелевеля»17. Эти строгости, впрочем, вряд ли касались армейского офицерства. Особой крамолы в чтении Лелевеля (как и других польских авторов) не было: в действиях прапорщика Бакунина во время его военной службы в Белоруссии и Литве решительно отсутствовали какие-либо поступки, составлявшие хоть малейший состав преступления по законам Российской империи.
Салонные контакты, светские визиты и «...прославленные своей прелестью виленские глазки» составляли основу его связей с польским обществом в 1830-е годы. Но Бакунин приобрел достаточное представление о реальном состоянии дел в Белоруссии и Литве, положении шляхты и сельского населения, о религиозных и национальных проблемах и прошлом Речи Посполитой. Первое впечатление Бакунина трудно назвать положительным, но очевидно, что созерцание конкретных результатов политики царских властей по преодолению последствий восстания 1830—1831 гг. стало одним из факторов, предопределивших стойкость негативной реакции Бакунина на государственную службу и российскую действительность того времени вообще.
После того, как в декабре 1835 г. прапорщик 7-й легкой батареи 3-й артиллерийской бригады Михаил Бакунин был уволен в отставку, его, казалось бы, интересуют совсем другие проблемы. Увлечение философией и конкретно гегельянством неизбежно придавало оттенок второстепенности всем остальным явлениям окружающего мира. Но Бакунину, как и другим членам кружка Станкевича, отнюдь не было свойственно воздержание от политических реалий. В 1867 г. в письме издателям «Колокола» Бакунин вспоминал о неоднократных посещениях Станкевичем и его друзьями поляков — «политических преступников», этапируемых через Москву. С точностью очевидца описывает Бакунин «горящие глаза» К.Аксакова, Карташевского, поющего «полным страсти голосом» «Есче Польска не згинела»18. Принимая во внимание столь частые у Бакунина проекции своих теперешних воззре-
142
ний на прошлое, следует полагать, что бакунинская симпатия этого периода к «несчастным полякам» не выходила за пределы традиционной для кружка Станкевича точки зрения. Вряд ли подобное общение было регулярным и тем более результативным (не говоря уж о «революционности»).
Существовал еще один канал для контактов Бакунина и поляков в конце 1830-х гг.: в Московском университете в то время обучалось немалое число польских студентов. Среди них будущие руководители варшавской «Организации 1848 г.», а также Ю.Цверцякевич, имевший прочный контакт с Бакуниным в период восстания 1863—1864 годов19. Нет твердых оснований говорить о каких-либо личных связях, тем более результативных, между Бакуниным и молодыми поляками. Скорее всего, влияние было односторонним: имя Бакунина как одного из наиболее известных московских проповедников гегелевской теории было известно многим из польских студентов, что прямо подтверждается воспоминаниями варшавского архиепископа З.Щ.Фелиньского и косвенно — легкостью распространения бакунинских произведений среди конспираторов Царства Польского, объединившихся в «Организацию 1848 г.»20; говорить же о сколько-нибудь серьезном влиянии «московских поляков» на Бакунина в конце 1830-х гг. не приходится.
Только покинув Россию 30 июня 1840 г., Бакунин получил возможность во второй раз непосредственно соприкоснуться с широкими слоями польского общества. В Берлинском университете наряду с С.Кьеркегором и Ф.Энгельсом в круг его знакомых входят многие поляки, преимущественно из Великого Герцогства Познанского. Среди них такие известные фигуры, как В.Цыбульский, Р.Бервиньский, Х.Шуман, М.Сломчевский, Р.Рачыньский и другие. Как и у Бакунина, для многих из них в начале 1840-х гг. философские увлечения заслонили реальные политические установки и приоритеты. Впрочем, в глазах консерваторов увлечение философией жестко увязывалось с более серьезными заблуждениями: Е.И.Крашевский писал в 1842 г., что «Варшава с недавних пор заражена студентами Берлинского университета гегельянством, социализмом и демагогией в наивысшей степени»21. Постулаты «философии действия», направление «критического активизма» немало
143
способствовали повороту многих польских гегельянцев влево, вплоть до радикальных воззрений. Политическая обстановка в Пруссии со вступлением на трон в 1840 г. Фридриха-Вильгельма IV в определенной степени благоприятствовала деятельности различных польских группировок, в том числе и эмигрантов из ПДО22. Многие из поляков, известных Бакунину по Берлинскому университету, становятся вскоре видными деятелями конспиративного движения.
Источниковые данные о контактах Бакунина с польскими деятелями в этот период достаточно скупы. Хорошо известны его дружеские отношения с В.Цыбульским, филологом-славистом и философом-гегельянцем23. Только к концу 1840 г. он возвратился в Берлин, где и произошло его знакомство с Бакуниным. Глубокие познания Цыбульского в славянском вопросе стали одним из факторов зарождения бакунинской теории славянской федерации.
