Михаил Бакунин и «польская интрига - Борисёнок Ю.А.
ISBN 5-8243-0208-1
Скачать (прямая ссылка):
146
ник» был в то время наиболее радикальным изданием на территории Познанщины. С.Кеневич подчеркивал, что в 1843 г. этот журнал «начал призывать к восстанию так отчетливо, как это позволяла прусская цензура; публикации Либельта и Морачевского на страницах руководимого ими «Рока» на этом фоне производили впечатление «умеренности»34.
В «Тыгоднике» принимали деятельное участие Цыбуль-ский, Бервиньский, Сломчевский, задавало же тон направление Дембовского и Каменьского, близкое к идеалам радикального демократизма с сильным привкусом утопического социализма. Интересно, что в тот период это издание печатало исключительно польских авторов, и на его страницах статья Жюля Элизара была практически единственным произведением иностранца. Что же придавало этой работе столь принципиальное значение? П.Дальман подчеркивал, что «статья, освещающая положение и надежды немецкого демократизма, важна не только для немцев, но и для нас» по той причине, что в Польше, «как и почти во всей Европе, демократизм занимает то же самое положение, что и в Германии»; на смену догматам христианства приходит «новая религия свободы, равенства и братства»35. В послесловии Дальман обрушивается на «позитивистов» и сторонников половинчатости, которые, проникшись идеями Ж.Элизара, должны бросить свои теории и «объединиться под знаменем национально-прогрессивного духа, который один может вытащить нашу нацию из глубокой пропасти. Уже и время настало, чтобы поляки согласились на это, так как уже сейчас ни шляхетская, ни католическая Польша не может возродиться, и ее воскрешение зависит исключительно от признания и осуществления прав народа»36. В итоге призывы Бакунина к «творческому разрушению», в ином контексте воспринимающиеся как абстрактные и нечетко оформленные, при перенесении на польскую почву получили совершенно конкретное звучание и прямо использовались в целях подготовки нового восстания.
Возникает вопрос: знали ли в редакции «Тыгодника», кто скрывается под псевдонимом Ж.Элизара? Как известно, первый восторженный отзыв Герцена об этом произведении не
147
содержит сомнений в принадлежности его французу37. Комментарии же Дальмана к бакунинскому тексту начисто лишены подобных констатации; другое дело, что здесь трудно отыскать какую-либо информацию об авторе вообще. Руге и его окружение поддерживали тесные связи с поляками, при этом особой тайны из бакунинского авторства не делалось: Герцен вскоре получил о том соответствующее известие38. Можно полагать, что информированность Дальмана, Дембовского, Цыбульского и других ведущих сотрудников «Тыгодника» на момент публикации была несколько лучше герценовской.
Известные до сих пор сведения о деятельности Бакунина и Дембовского не дают оснований говорить о личном контакте между ними. При этом наблюдается определенная односторонность: информация Дембовского о Бакунине представляется реально существовавшей, причем немалой по объему. Кроме чтения упомянутой статьи, оказавшей существенное влияние на идейную концепцию Дембовского, отметим присущую обоим революционерам в 1844 г. ориентацию на практическое сотрудничество с Лелевелем и его Объединением польской эмиграции. При этом визит Дембовского в Брюссель, состоявшийся в конце 1844 г., мог включать в себя и впечатления Лелевеля от общения с Бакуниным39. Бакунину же, похоже, до Краковского восстания 1846 г. было трудно выделить Дембовского из общей массы деятелей польского движения: расстановка сил в лагере эмигрантов была куда более доступна для обозрения, нежели тайная подготовительная работа на местах.
В условиях легального пребывания в Европе (1840—1843 гг.) Бакунин переживает процесс активной демократизации своего мировоззрения. В ходе накопления информации и установления первоначальных, внешне мало к чему обязывавших связей подготавливалась почва для практического осуществления идей радикально-демократического мировоззрения, основы которого закладывались у него в это время. Уже тогда польское общественное движение представляло для него немалый интерес. Это еще раз подтверждает его намерение (вероятно, так и не реализованное) написать работу о России и Польше в 1843 г. в Швейцарии, где он активно контактировал с В.Вейтлингом40. Судя по всему, Бакунин тщательно обдумы-
148
вал свое решение не возвращаться в Россию («У меня дурной вкус и я Париж предпочитаю Сибири», — пишет он Р.Зольгеру41); при этом польское освободительное движение и прежде всего Великая Эмиграция не могли не возбудить у него особого интереса. Первые связи Бакунина с польской левицей были установлены им не стихийно, а вполне осознанно, что предполагает определенный уровень владения обстановкой в польском лагере. Этим контактам предшествовала черновая работа — изучение польской истории и идейного багажа современных ему польских группировок. О каком-либо практическом отношении к польскому вопросу речь не шла: философский радикализм еще не воплотился у Бакунина в 1842—1843 гг. в конкретные политические симпатии.
В 1843 г. царское правительство стараниями посланника в Швейцарии А.И.Струве серьезно заинтересовалось преступными сношениями «отставного прапорщика Михаила Бакунина» с европейскими революционерами. Всесторонне описав его связи с немецкими и швейцарскими утопическими коммунистами и особенно с Вейнтлингом на основе сведений И.К.Блюнчли42, Струве особо отметил отсутствие у Бакунина польских контактов в это время43. Действительно, по сравнению с кругом берлинских знакомых швейцарская колония поляков была малочисленной и особой роли в эмиграции не играла, отсюда и такой выбор приоритетных направлений деятельности44. Бакунин не подчинился категорическому требованию царских властей возвратиться в Россию, которое было изложено ему царским посланником в Швейцарии 6 февраля 1844 г. Таким образом, он «официально» перешел на положение политического эмигранта, о чем принял решение еще осенью 1842 года45. Этот шаг был важным этапом в его революционной деятельности, знаменуя собой возможность непосредственного контакта с польской радикальной эмиграцией.
