Интуиция совести - Ухтомский А.А.
ISBN 5-88986-13-5
Скачать (прямая ссылка):
Главное смешение понятий, каким грешит наше время, это смешение разумного и объяснимого. Человек все научился объяснять, и ему от этого кажется, что стало все «естественное» разумным. Человека удивило, что он научился все объяснять, что для него все стало «естественным», и он стал все свое считать разумным. «Все мое — разумно» — вот боевой клич нашего индивидуализма, во имя которого совершаются величайшие неразумности.
Человек есть по природе существо «зажирающееся», т. е, способное везде осуществить торжество своего личного, скверного Я. Лучшие условия, в которые он (всегда более или менее «случайно») попадает, не воскрешают, не поднимают его, а лишь дают ему случай еще раз применить, приложить и утвердить свое внутреннее, низкое, ничтожное Я.
Христианство уже дало понять те дурные стороны, которые присущи, которые «естественны» нашему существу. He разрушайте же, не закрывайте этого понимания вашим провозглашением, что все «естественно» или что все «естественное» - хорошо.
Молитва стала для тебя неестественным явлением. Ho оттого ли, друг мой, что она неразумна, или оттого, что жизнь твоя, служащая тебе критерием «естественности», неразумна?
Жизнь {по Христу) должна быть сплошною мо-
334
Литвою, по крайней мере, в сознательные минуты. А тогда естественно, что остатки, жалкие обрывки этой Христовой жизни в твоей жизни, эти повторения утром и вечером вытверженных молитв оказываются гетерогенным «неестественным» элементом посреди твоей своеобразно текущей жизни.
Достоевский о Петербурге: «...взбаломошное кипение жизни, тупой эгоизм, сталкивающиеся интересы, угрюмый разврат, сокровенные преступления, кромешный ад бессмысленной и ненормальной жизни». «Мрачный, угрюмый город славящей, одуряющей атмосферой, с зараженным воздухом, с драгоценными палатами, всегда запачканными грязью; с тусклым, бледным солнцем и с злыми, полусумасшедшими людьми» 19.
7/8 февр. видел во сне тетю Анну. Как будто меня упрекал внутренний голос, что я забываю ее, живу чем-то своим и суетным, отдельно от нее; и она живет где-то слабенькая, хлопочущая, все для меня. Иду к ней отку-да-то издалека, где жил, иду к ней наконец и встречаю ее как бы идущую из дома, точно бы по бульвару у Трои-це-Сергиевой Лавры — в Лавру к преподобному Сергию. Она садится на скамейку рядом со мною, но на противоположном конце скамейки, и говорит, что больна и слаба; хочет пойти в аптеку, или это я советую купить ей что-то в аптеке,— хорошо не помню. Помню, что я смотрю на нее как на что-то давно мне известное, сравниваю ее с прошлым и нахожу похудевшей, ослабевшей; HO лицо ясное, светлое, белое и серьезное, несколько грустно-серьезное.
Да будет с нею, освящая и спасая ее, Господь,— «Бог не мертвых, но живых».
Так мало ты даешь мне свободы! Так скоро суживаешь мой путь, загоняя на одну и ту же дорогу, Твою дорогу! Так быстро сбиваешь меня с моих путей, только что я на них настроюсь, только что разыграется мое вожделение на них!
Господи, слава Тебе!
Одна из очень больших бед нашего времени состоит в том, что дураки научились теперь говорить как умные
335
люди. Так что сразу их узнать не для всякого легко. Что данную книгу писал дурак, это с несомненностью открывается лишь тогда, когда выяснится, к чему ее автор клонит, для чего употребляет все те умные вещи, тот умный тон, которым он научился у умных людей.
Конечно, не теоретические различия во взглядах разделяют меня со многими добрыми людьми мира сего. Разделяет нас различие идеала жизни. Для меня христианский идеал жизни слишком глубок, он лишь предчувствуется по «чистоте сердца» в тот или другой момент. Да, кажется, в самом Евангелии он признается лишь предчувствием, ибо его уяснение ставится в зависимость от чистоты сердца («блаженни чистии сердцем, яко тии Бога узрят»). И в этом отношении он представляется мне столь ревнивым и легко ускользающим в самой своей сущности, что кажется слишком неразумным риском для того, кто его ищет, останавливаться на том или ином установившемся «житейском идеале» обыденности. Нить грозит легко оборваться и оставить тебя на захолоделом, веками затвердевшем, неподвижном, эгоистически замкнутом и по существу приземистоконсервативном житейском идеале семьи, государства и т. п. ...Монашество состоит именно в таком методическом изолировании себя от каких бы то ни было частножитейских идеалов во имя непрестанного и беспрепятственного выяснения в душе великого идеала христианской жизни. (...) «Священная история» — это история различного вида геройства человеческого в непрестанном стремлении к созиданию в себе христианского идеала.
Святое настроение, навеваемое часто службами, долгим стоянием и утомлением, не есть еще надежный оплот для души. Оно зачастую может быть мечтательным. Истинная и прочная святость духа лишь там, где она достигнута реальною и горячею борьбою с реальным и «действительным» (режущим руки) грехом; ибо лишь там душа прикасается действительной жизни духа, лишь там начинается реальность духовной жизни, настоящий религиозный опыт. Святость преподобных отцов и подвижников потому, конечно, была прочною и непреложною, что
