Интуиция совести - Ухтомский А.А.
ISBN 5-88986-13-5
Скачать (прямая ссылка):
Мое поступление на духовно-учебную службу было бы понятно мне тогда, если бы я имел что-либо внести туда новое и лучшее, если бы я заменил собою там человека, не способного сделать то, что могу и имею сделать я. Ho ничего такого, чего лучше меня не могут сделать мои товарищи по высшей школе,— в учебной и воспитательной практике духовной школы не существует. Поэтому мое поступление туда будет по меньшей мере неосмысленным действием. Если кто-нибудь желает моего поступления на духовно-учебную службу во имя партийности, то я на это должен сказать, что считаю вообще бессмысленным и недостойным всякое лицедейство перед людьми, У меня есть причины не идти в монахи, и очень веские, о которых здесь, впрочем, не место распространяться. Я не считаю себя в силах — идти в священники; да к этому я никогда не чувствовал никакой склонности.
Эти сволочи, вроде иеромонаха Андрея, хотели, чтобы я бросил, прямо бросил тетю Анну Николаевну, забыв все, что она есть для меня 10. Так Андрей не стеснялся прямо высказать тете в лето моей подготовки в Академию (1894 г.), что «не больно-то он (т. е. я) будет ходить к тебе», чем заставил расплакаться бедную старуху; потом в Академии — он предупреж-
323
дал Антония, чтобы тот остановил меня и не давал бы ходить к тете в номер. А этот «гимназист» и не постеснялся брякнуть мне, чтобы я к тете не ходил. Затем Андрей преследовал меня за то, что я «предпочитаю какую-то Москву нашей (т, е. их со всей Антониевской ложей) прекрасной жизни». Один только Андроник за все время — признал, что «обязан тете, что ока — мать моя», и за это я его полюбил и люблю больше всех из них. В общем же я тут с первого шага почувствовал, что’ у этих господ личность — ничто, партия — все. И я тогда же поставил точку над всем этим, увидел, что «это зерно засохшее, и не может прорасти» (Шах Наме).
Ты забываешь, мой друг, что сейчас, сию минуту — ты переживаешь то самое, что будешь переживать и потом, и всегда. Вот день склонился к вечеру, день прошел, земля повернулась к великому светилу так, как это было в Варфоломеевскую ночь,11 в ночь резни Вифлеемских младенцев |2, в ту ночь, когда умер NN и родился РР,— во все ночи, сохранившиеся в памяти истории, начиная с той, жаркой, томительной тропической ночи, когда три странника укрылись под кров Лота Так же день склонится и тогда, когда ты, положим, будешь министром, или учителем, или священником, так же ты почувствуешь, что «скоро спать» или «скоро ужинать». Точно такой же день: утро, полдень и вечер будет и тогда, когда ты достигнешь всего тобою желаемого: когда обладание любимой девушкой отойдет от тебя из области желаемого и ожидаемого в «область прошедшего», «канет в вечность», как говорят поэты; девушка будет уже не твоей «хорошей знакомой», не твоею «возлюбленной», HO будет твоею женою. Министерский портфель или ученая слава будет уже не тем, на что ты заглядываешься в «золотой дали будущего»; нет, это все будет уже тем, чего ты достиг... а день все будет таким же; всегда будут утро, полдень и вечер, всегда будет все то же... Ты будешь лежать, дряхлый, больной,— наконец,— реально одинокий, (тогда как до сих пор был лишь идеально-одиноким) и будешь сознавать, что «все кончено, все прошло»; ты сознаешь, что «твое время прошло, надо дать место молодым силам»... И наконец когда-нибудь между двумя боями часов на колокольне, когда живущий на чердаке одного из домов
324
F
,г
I
I
I
главной улицы Тюбингена художник заторопится сойти из своего жилища,— может быть,— поужинать в одном знакомом семейном доме,— когда молодой поручик только что позвонил у подъезда той, которая будет его женой,— а главная улица Нью-Йорка начнет оживляться после ночного покоя,— ты испустишь последний вздох, и те, которые при этом будут, расскажут потом твоим знакомым и незнакомым, как в четверть одиннадцатого или полчаса второго—ты захрипел; как они подошли к тебе и поняли, «что кончается»... «Впрочем, этого надо было ожидать»,— скажут они... Да, это будет, должно быть, вечером, или утром, или 8 полдень, или, может быть, после полуночи; во всяком случае, «пополудни» или «пополуночи»... И будет все то же, так же придет вечер, так же будут ложиться спать, так же в одно и то же время на двух концах города в полночи будут жениться и умирать, целовать и издавать последнее хрипенье... А луна так же взойдет на небосклоне и осветит в одно и то же мгновение — брачное ложе, книжный шкаф в кабинете великого ученого и застывший профиль твоего смрадного трупа, ожидающего погребения... Все то же, и все так же. Это исполняет меня спокойствием и тишиною. He странно ли стремиться к вечеру 13 ноября 1908 года или утру 22 мая 1967-го, когда они будут совершенно такими же, как утро и вечер 5 ноября 1897 года?
Впрочем, утром 22 мая 1967 года меня, без сомнения, уже не будет в живых. Так как за гробом, вероятно, мы удовлетворимся тем, к чему стремимся всю жизнь, то 22 мая 1967-го я буду знать нечто новое, постоянно новое и постоянно великое, «желаний край».
5 ноября 1897.
30 ноября, 2 ч. дня. Натирал руку моей любимой старухе тете Анне Николаевне, и мы с ней заметили желёзку в подкрыльцовой впадине. Господи, помилуй!
