Вишневосадская эпопея. В 2-х т. Т. I. - Бродская Г.Ю.
ISBN 5-7784-0078-0
Скачать (прямая ссылка):
176
Чеховские герои со славным идейным прошлым — надорвавшийся земский деятель Иванов и дядя Ваня Войницкий, разочаровавшийся в профессорских идеалах, освещавших его повседневный труд, — пытались не перестроить реальность, как тургеневские нигилисты, а примириться с ней, что оборачивалось драмой, загоняемой внутрь, подчас тяжелой, разрушительной, невыносимой для героя. И чеховские драматические герои вливались в мужской хор не-героев чеховской беллетристики с надтреснутыми голосами, допевающих безрадостную коду.
Новое, посттургеневское литературное мышление, отличное от классического, замыкавшегося на незаурядной личности и ее противостоянии конформной массе, рождало и драму «нового фасона», как говорил Немирович-Данченко о больших постивановских пьесах - без героя в центре. Драму, отмеченную «хоральной» тенденцией, впервые нащупанной Антошей Чехонте в его веселых историях о человеке, затерявшемся среди городского или губернского населения.
Сойдя с орбиты, на которой вращались будильниковские учителя-шестидесятники и члены их литературного кружка, Немирович-Данченко к концу 1880-х разворачивался в сторону Станиславского - в сторону театральной практики. Уже известный беллетрист и драматург, он занялся педагогикой, альтернативной школе Малого театра: вел курсы по актерскому мастерству на драматическом отделении московского Филармонического общества, готовя из своих учеников — актеров, способных сыграть чеховских и его собственных пе-героев, — всех этих хористов и хористок с самыми распространенными в России именами, отчествами и фамилиями и вовсе безымянных и бесфамильных, первых встречных, песчинок из людского потока, несущегося из прошлого в будущее, неизвестное в пределах данных драматических сюжетов.
А Чехов, удостоенный и панегириков, и пренебрежительных разносов, попадал в объятия Суворина, к которому подтолкнул его Курепин.
Все в Суворине конца 1880-х влекло к нему Чехова.
Провинциальная разночинная молодость воронежского приятеля Курепииа.
Его литературное начало под псевдонимами в «мелкой» прессе.
Чехов через двадцать лет повторял судьбу Суворина.
Он уважал Суворина за причастность к «великому» времени.
Уважал за бывшее шестидесятничество и за преследования, выпавшие на его молодость в 1860-х.
В десятилетие от середины 1880-х до середины 1890-х, когда Чехов сошелся с Суворииым-нововременцем, тот был, что называется, внепартиен. Но еще оставался демократом, в отличие от Лейкина, превратившегося в «буржуа до мозга костей». Отход Суворина в 1880-х от идеологии радикальных либеральных реформ еще не означал его антидемократизма.
12 Бродская, том 1
177
Когда Суворин предал в себе демократа, Чехова не было рядом с ним.
Кичеев, Курепин и Гольцев, бескомпромиссные рыцари шестидесятничества, ностальгировали по большим идеям и бессильно тянули прошлое, пусть и славное, в настоящее, его отвергавшее.
Суворин периода сближения с Чеховым знал один культ: культ чеховского таланта. Его душа «молодила меня», — признавался Суворин69. Он понимал талант Чехова лучше будильниковцев, и учителей, и учеников. Лучше, чем Амфитеатров, например. Прочитав «Дуэль», Амфитеатров советовал Чехову заключиться в сфере своей прежней специальности юмориста. Он сожалел о прежнем — веселом Чехове.
Суворин заочно спорил с Амфитеатровым. Он говорил, что Чехов ниже своего таланта ничего написать не может.
Художественный талант Чехова расцветал в атмосфере этого культа.
«Мне страстно хочется поговорить с вами. Душа у меня кипит. Никого не хочу, кроме Вас», — писал Чехов Суворину.
Сближение Чехова с Сувориным, было, по-видимому, кроме разных других причин, еще и уходом его из пустопорожнего «разговорного» кичеевско-курепинского литературного кружка. Идейная либеральная болтовня казалась ему стыдным занятием. «Не люблю без умолку и без толку звонящих колоколов», — говорил Чехов, еще восемнадцатилетний70.
Суворин заменял Чехову и кружки, и Кичеева с Ky реп иным, и Лейкина. Суворин в 1880-х был «неутомимый разговорщик иа литературные темы», а не на шестидесятные, — вспоминал Амфитеатров. Видимо, в кичеевско-курепинском литературном кружке и зародилось желание Чехова бросить «болтовню» и «брюзжание» по поводу общественного российского неблагополучия. Врачу нужны больные и больницы; литератор должен жить среди народа, а не на Малой Дмитровке, — объяснял Чехов Суворину, именно Суворину, одну из множества причин своего отъезда через всю Россию на остров Сахалин (11.6:287).
Он считал, что литератор должен своими глазами видеть то, о чем пишет.
Он чувствовал, что исчерпал запас наблюдений и знаний — таганрогских, московских, петербургских.
Он и в самом деле побаивался участи «выжатого лимона», которую предрекала ему критика.
Ему, скинувшему маски тетки-провинции, стало тесно и в амплуа подающего надежды.
Его душа рвалась «вширь и ввысь», — это его признание все тому же Суворину (11.7:78).
Он бросил все.
Бросил Москву и Петербург, где во второй половине 1880-х заслужил репутацию многообещающего писателя.
178
Бросил «сочинительство», хотя и в беллетристике, работавший «с натурой» — методом экспериментального наблюдения, считал себя всего лишь литератором-корреспондентом.
