Знаки славы Отечества - Кузнецов А.А.
Скачать (прямая ссылка):
146Орден КРАСНОГО ЗНАМЕНИБои на Днепре. Вылетели мы прикрывать звено корректировщиков. Они снимали немецкую оборону севернее Кривого Рога, а мы шестеркой их прикрывали. Облачность сверху тоненькая, солнце просвечивает. Смотрю, «рама» идет, немецкий корректировщик «Фокке-Вульф-189». Передаю командиру: «Вверху «рама». Он посмотрел и говорит: «Ну и атакуй». Мне удобнее было, я слева шел. Пошел снизу вверх»— Мариинский делает движение ладонью, переводя ее из горизонтального положения в вертикальное.— С первой очереди у него отвалилась половина крыла, второй снаряд, бронебойный, попал в кабину стрелка. Он уже не отвечал. Загорелся левый мотор и вывалилась правая нога — шасси. И он пошел в отвесное пике.
Мотор горит — это еще не значит, что сбит самолет. И крыло не все ведь отвалилось, только консоль. Уйти еще можно. Во всяком случае, наши горбатые Ил-2 с такими повреждениями даже из боя не выходили. Пикирую за ним. Дал еще очередь. Но он прямо на пикировании так и врезался в землю. В нашей шестерке я был самый молодой, мне было девятнадцать лет.
— А вы получили тогда орден Красного Знамени? — не терпится мне.— За один сбитый самолет наїраждали или за два?
— И за два не награждали. За три или четыре. Когда я первый орден получил, у меня было уже так,— поднимает глаза к потолку Евіений Пахомонич,— вот эту «раму» я сбил, потом «юнкерса» и «мессершмитта», оба под Кировоградом. Вот за три самолета я получил свой первый орден Красной Звезды. А потом в одном бою я сразу три самолета сбил. И еще за короткое время, дней за двадцать, я сбил восемь самолетов и получил сразу орден Красного Знамени и орден Отечественной войны I степени. За что конкретно дан орден Красного Знамени, сказать не могу.
— На фронт вы попали прямо из школы, из десятилетки?
— Да, прямо из школы и из аэроклуба. Я двадцать третьего года рождения. В 1941 году из аэроклуба прячю в военное училище под Москвой. Молодых-то нас было много, а вот старых (не по годам старых, а но опыту) после Курской
148дуги в полку осталось всего шесть человек. Остальные молодежь необстрелянная.
Конечно, как собьешь самолет, сразу все бегут: как. что. где? Поздравляют. Это обычно. И в конце войны поздравляли. Правда, потом, когда привыкли к тому, что сбиваю, по-другому было. Заруливаешь, механик встречает. Покажешь ему один палец, он руку поднимет, а когда покажешь два пальца, он: «А-а-а-а!» — начинает хлопать в ладоши.
— Но что же это было, Евгений Пахомович, везение или успех, построенный на какой-то сноровке, на каком-то искусстве? Многих ведь молодых сбивали при первом вылете. Недаром же в полку осталось после Курской дуги всего шесть летчиков.
— Как там Суворов говорил? ¦Везение, везение, но нужно и умение». У меня хоть и было всего сто двадцать часов налета, но стрелять по воздушным целям я умел отлично. С одной очереди на учебных стрельбах отрубал конус, попадал пулей в трос, за который он был укреплен. Несколько снарядов пройдут впереди цели, а остальные попадут в самолет. Так всегда и стрелял. Тактике учились в боях. Первый самолет, например, сбил снизу. Немец меня на весенней пестрой земле не видел. Вроде бы случай, везение, а в последующих вылетах я уже использовал это как прием. Или вот. Восемьдесят бомбардировщиков было, а нас — четыре. Ворвался я снизу в самый центр их строя. По мне они стрелять не могли, попали бы в своих, а я мог стрелять куда угодно. Три штуки я сбил тогда. Тоже случайно вышло, а потом стали эту тактику сознательно применять. Она для нас выгодна: я провел пятьдесят пять воздушных боев, и в пятидесяти трех из них численное преимущество было на стороне фашистов. Это уже тактика.
Я спросил Евгения Пахомовича, сбивали ли его хоть раз.
— Два раза сбивали. Один раз самолет разлетелся на куски, и я падал с ним.
— С парашютом? — не понимаю я.
— Нет, с самолетом падал.
14«)— Вас что. в зрывной полной подкинуло? — спрашиваю с надеждой.
— Нет, отвечает,— просто упал на склон горы. В Карпатах. Самолет мой развалился при падении, но удар был такой, что перегрузки не получилось.
— Но вы все-таки из самолета вылетели? — трудно поверить, что разговариваешь с человеком, который врезался в землю вместе со своим самолетом.
— Да нет же, нет! Я в кабине сидел.
— Да-а-а...
Но люди, с которыми случается подобное, ничему не удивляются, и мой собеседник продолжал:
— А второй раз подбили, сел на фюзеляж в пяти километрах от аэродрома. Радиатор пробили. Механики наши за несколько часов починили. В этот же день снова летал.
Хотелось услышать рассказ и о последнем из сбитых самолетов. Вот что рассказал об этом бывший летчик:
Последний самолет я сбил I мая !945 года. К 25 апреля окружение Берлина уже закончилось, но истребители их еще летали. Они поднимались прямо с улицы. И нам этого очень не хотелось: на таком легком самолете можно было вы-IieiTii кого угодно. Мы ведь сажали к себе механиков, возили их, ко» да надо было. Почему же не улететь таким же способом большим фашистским генералам? Могли и Гитлера так вывезти, мы же не знали, что 30 апреля Гитлер покончил с собой.