Внутри мыслящих миров - Лотман Ю.М.
ISBN 5-7859-0006-8
Скачать (прямая ссылка):
Семиосфера и история
XIII
присущим ретроспекции, неизбежность наличия которых он постоянно подчеркивает. Уже произошедшее для историка как бы отменяет те многообразные возможности, которые были до случайного выбора одной из них. Главное методологическое новшество, которое Лотман хочет ввести в историческую науку, состоит в необходимости реконструировать это многообразие. Я не до конца уверен в том, что возможности даже при наиболее радикальном взрыве всегда равновероятны. Лотман на этом настаивал.
Рассмотрим в качестве примера ситуацию лета 1917 года (между двумя революциями) в России. Пастернак, давший своей книге стихов «Сестра моя жизнь» подзаголовок «Лето 1917 года» (возможно, что книга частично написана и позже — издана несколько лет спустя), зарисовал в ней атмосферу хаоса и чуда, им порожденного. В конце этого лета становится ясным, что достигнутый максимум энтропии не может возрастать дальше. В плоскости политической предстоял выбор, в любом случае ограничивавший свободу, переходившую в анархию. Уже здесь нет равновероятности: вероятность сохранения свободы (личности, собраний, слова, печати) на прежнем уровне стала пренебрежимо малой. Предстоял выбор из нескольких возможных несвобод. Их можно связать с личностями генерала Корнилова и большевистских вождей — Троцкого и Ленина. Поведение каждого из них, в свою очередь, связано с их биографическими информационными характеристиками. В частности, то, что Ленин так настаивал на необходимости быстрого взятия власти, кроме всего прочего, могло быть связано и с (не обязательно только лишь подсознательными) его предположениями об ограниченности того личного жизненного времени, которое было у него в запасе. Каждый из общественных и личных мотивов поведения названных (и других) исторических деятелей мог влиять на вероятность прихода их к власти. Успех корниловского движения и большевистского переворота не представлялся равновероятным и многим вовлеченным в события: сошлюсь на
XIV
Вяч. Be. Иванов
мемуары Ф. А. Степуна с описанием Керенского, плачущего в момент, когда он должен подписать первый приказ о расстреле дезертира.
Определение (и быть может, даже вычисление) вероятности разных событий, которые могут иметь место после взрыва, кажется одним из возможных направлений тех будущих исторических исследований, в которых методы теории вероятностей и теории информации займут место, им положенное.
Ю. М. Лотман в своих исторических и историко-литературных трудах сосредотачивал внимание на персонажах и типах, особенно характерных для России. Он предложил синтез своих исторических размышлений, мыслей о природе текста и семиосфере. И хотя его книги говорят о Науке о прошлом, они всецело обращены к будущему науки.
ОТ РЕДАКТОРА
Монография Ю. М. Лотмана, написанная специально для лондонского издательства I. В. TAURIS & CO. LTD (Yuri М. Lotman. Universe of the mind: a semiotic theory of culture. Translated by Ann Shukman. Introduction by Umberto Eco. London & New York, 1990. 306 p.), выросла из статей, печатавшихся в 1960—80-е годы. Настоящее издание сделано на основе предоставленной издательством рукописи с учетом черновых вариантов текста, хранящихся в архиве Ю. М. Лотмана. Исправления в цитатах и незначительная стилистическая правка специально не оговариваются, изменены система ссылок и оформление списка литературы. Все подстрочные примечания, отмеченные звездочками (*) — редакционные. В подготовке издания принимали участие Л. Н. Киселева, Н. П. Воробьева, Д. Э. Кузовкин, преподаватели Кафедры русской литературы и Кафедры зарубежной литературы Тартуского университета. Мы также благодарны сотрудникам Отдела редких книг Государственной публичной исторической библиотеки, оказавших содействие при подготовке рукописи.
Т. К.
ВВЕДЕНИЕ
ВВОДНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ Гёте некогда написал:
Ein grober Vorsatz scheint im Anfang toll; Doch wollen wir des Zufalls kunftig lachen, Und so ein Hirn, das trefflich denken soll, Wird kunftig auch ein Denker machen
(Goethe 1977, V, 359)*.
Вопрос этот не потерял остроты. Напротив, с дым новым шагом науки он, меняя формулировки, воскресает снова и снова. Однако на этом пути есть существенное препятствие: мы не можем удовлетворительно объяснить, что же такое этот самый интеллект, искусственно создавать который мы собираемся. Невольно приходит на память эпизод, рассказанный в мемуарах Андрея Белого. Отец его — профессор-математик, председатель Московского математического общества Н. В. Бугаев — однажды вел научное заседание,
<...> где читался доклад об интеллекте животных, отец, председатель, прервал референта вопросом, знает ли он, что такое есть интеллект; обнаружилось: референт не знает; тогда отец начал спрашивать сидящих в первом ряду: — Вы? — Вы?
Никто не знал. Отец об'явил: „Ввиду того, что никто не знает, что есть интеллект, не может быть и речи об интеллекте животных. Об'являю заседание закрытым" (Андрей Белый 1931, 71—72).
Нам говорят „безумец" и „фантаст", Но, выйдя из зависимости грустной, С годами мозг мыслителя искусный Мыслителя искусственно создаст
