Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30—40-х годов XVI века - Кром М.М.
Скачать (прямая ссылка):
В «речах» князя Старицкого, адресованных великому князю и великой княгине (совпадающих почти дословно), поражает эмоциональный тон говорящего: напоминая о настойчивых требованиях явиться в Москву, которые Андрей Иванович не мог исполнить из-за постигшей его болезни, он восклицает: «...и в том, государь, нынеча нам скорбь и кручина великая о том, что тебе, государю, наша немочь неверна, и по нас посылаешь неотложно». Далее следует словесный выпад: «...а преже сего, государь, того не бывало, что нас к вам, государем, на носилах волочили». И вновь подчеркнуто скорбный тон в расчете на сострадание: «И яз, государь, грехом своим, своею болезнью и бедою, с кручины отбыл ума и мысли»85. Свою речь князь заключал «челобитьем», прибегая к сознательному самоуничижению: «...и ты бы, государь, пожаловал, показал милость, огрел сердце и живот холопу своему своим жалованьем, как бы, государь, мочно и надежно холопу твоему, твоим жалованьем, вперед быти безскорбно и без кручины, как тебе, государю, Бог положит на сердце»86.
В отличие от эмоционального послания Андрея Старицкого, ответная речь великой княгини выдержана в сухом деловом тоне. Но более всего поражают содержательные различия двух цитируемых документов. Вот как в ответе правительницы переданы слова кн. Ф. Д. Пронского, сказанные им от имени его господина: «...говорил еси нам от князя Андрея Ивановича, что мы к нему писали в своей грамоте, чтоб к нам поехал, и ныне на него пришел великой страх, потому что слышит от многих людей, что мы на него хотим опалу свою положити, не по его делом, и нам бы с него тот страх сняти, чтобы ему приехати к нам безстрашно и надежно, да и въперед бы ему на нас надежа была»87. Великая княгиня напоминала, что ранее, стремясь успокоить мнительного князя Андрея, она посылала к нему боярина кн. И. В. Шуйского и дьяка Меньшого
85 СГГД. Ч. II. № 30. С. 37.
86 Там же. С. 37-38.
87 Там же. № 31. С. 38-39.
190
Часть I. Кризис власти и борьба за власть в 1530—1540-х гг.
Путятина88, и вроде бы «с него тот страх сшел», и вот опять «ты [кн. Ф. Д. Пронский. — М. К.] ныне нам говорил, что мы на него [князя Андрея. — М. К.] хотим опалу свою положити». Елена категорически отвергала подобное предположение («у нас того и в мысли никак не бывало») и заверяла в своей «любви» к удельному князю89.
Заметим, что в дошедшем до нас списке «речей» Андрея Старицкого говорится нечто иное: там сказано не о «великом страхе», а о болезни и «кручине», постигших удельного князя. Нет в сохранившейся наказной памяти кн. Ф. Д. Пронскому и упоминания об опале, которую, по слухам, собиралась положить на Андрея Ивановича правительница. И уж совсем обескураживает заключительный пассаж «речи» великой княгини посланцу старицкого князя: «...а говорил еси нам, чтоб нам ему велети утвержение учинити; и князю Андрею было, по государя нашего приказу [Василия ПІ. — М. К.] и по нашему слову, и по своему обещанию, как он государю нашему и нам обещал, пригоже к нам без страху ехати»90. (Интересно, что в рукописи первоначально было написано: «...к нам и без утвер-жанья ехати», но затем слово «утвержанье» было зачеркнуто и заменено (над строкой) более дипломатичным выражением «без страху»91.)
Парадокс в том, что просьбы об «утвержении», т.е. о каких-то гарантиях (крестоцеловании и т.п.), в дошедшем до нас тексте «речей» Андрея Старицкого опять-таки нет. Между тем великая княгиня, по ее словам, идя навстречу пожеланию князя, велела целовать крест своим доверенным лицам: «А ныне, коли к нам приказал о утверженье, и мы, жалуючи его [князя Андрея. — М. К.] и любовь свою к нему держачи, велели крест целовати боарину своему князю Ивану Васильевичу Шуйскому, да дворецкому своему тферско-му Ивану Юрьевичу Поджегину, да дияку своему Меншему Путятину на том, что у нас на него мнения никоторого нет, и на сердце собе на него не держим ничего, и вперед жалованье свое и любовь свою хотим к нему держати»92.
88 В рукописи первоначально шла речь только о посылке к удельному князю боярина И. В. Шуйского, но затем над строкой было приписано: «и дьака своего Меншего Путятина». Эта приписка в тексте встречается трижды — при каждом упоминании миссии кн. И. В. Шуйского в Старицу (РГАДА. Ф. 375. 1537 г. Д. 1.Л. 2).
89 СГГД. Ч. П. С. 39.
90 Там же.
91 РГАДА. Ф. 375. 1537 г. Д. 1. Л. 4.
92 СГГД. Ч. II. С. 39.
Глава 4- Обострение кризиса в 1537 г. Мятеж Андрея Старицкого_
93 В сохранившихся наказных «речах» удельного князя, переданных с кн. Ф. Д. Пронским, упоминается недавний приезд в Старицу кн. Б. Д. Щепина Оболенского (Там же. № 30. С. 37); этот эпизод есть и в «Повести о пойманий князя Андрея Ивановича Старицкого», по которой он надежно датируется началом апреля 1537 г. (см. выше).
94 Именно к такому выводу ранее пришел П. Ниче, обративший внимание на несоответствие «ответа» Елены Глинской содержанию дошедших до нас «речей» князя Андрея Старицкого (Nitsche Р. Gro?furst und Thronfolger. S. 245— 246. Anm. 103).
Напрашивается вывод о том, что эти слова были написаны не в апреле 1537 г., а раньше — например, в 1536 г., вскоре после упоминаемой правительницей в своем ответе миссии боярина И. В. Шуйского и дьяка Меньшого Путятина, которые, по высказанному нами выше предположению, побывали в Старице в конце 1535-го или первой половине 1536 г. Проблема в том, что текст ответа великой княгини, в отличие от наказа старицкого князя своему посланнику93, не содержит точных датирующих признаков. Поэтому нельзя полностью исключить гипотезы о том, что до нас дошел ответ правительницы на какое-то предыдущее «посольство» старицкого князя, порученное также кн. Ф. Д. Пронскому94.
