Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30—40-х годов XVI века - Кром М.М.
Скачать (прямая ссылка):
8 РГАДА. Ф. 123. Кн. 8. Л. 606 об. - 607.
9 Там же. Л. 664 об. - 665.
10 Так, в январе 1546 г. казаки привезли в Москву грамоту от русского посла в Крыму В. П. Борисова, а Иван IV находился тогда «в отъезде в Ворех». Бояре доставленную грамоту «вычли и послали к великому князю с Ыгнатьем з Голох-вастовым» (РГАДА. Ф. 123. Кн. 9. Л. 15—15 об.). Следом в Москву прибыл крымский гонец Утеш с ханскими грамотами, «и бояре те грамоты все велели отдати Василию Федорову сыну Карпова, а велели их перевести. И генваря 12, — говорится далее в посольской книге, — Василей Федоров сын Карпова перевел царевы 2 грамоты и к бояром принес. И бояре, выслушав грамоты, велели, списав списки, послати к великому князю» (Там же. Л. 29 об. — 30).
410
Часть II. Механизм принятия решений и управление страной..
жа: «И мы, государь, — докладывали они Ивану IV, — судьям твоим Михайлу Карамышеву да Ширяю Грибакину велели ехати на Себеж, а к твоим есмя, государь, воеводам на Себеж послали от тебя, государя, грамоту, а велели им себежских старожилцов и тех людей, которым твоим государевым людем учинилися обиды от литовских людей, и от которых от твоих государевых людей учинилися обиды литовским людем, держати их всех готовых»11 (выделено мной. — М. К.).
В цитируемой грамоте бояре почтительно испрашивали у своего государя дальнейших указаний по поводу проведения пограничного съезда, но при этом, что характерно, сами «подсказывали» нужное решение, подробно пересказывая ранее состоявшийся «приговор», в котором детально регламентировался порядок межевания спорных земель и удовлетворения накопившихся с обеих сторон «обид». По сути, от великого князя ожидалось лишь подтверждение заранее согласованного и подробно описанного плана действий, что и нашло отражение в вопросе: «И ныне, государь, как укажешь: по тому ли твоему государеву указу на Себеж послати твой государев наказ?»12 Едва ли на этот вопрос предполагался какой-то иной ответ, кроме утвердительного. Зато на волю Ивана IV (или, что более вероятно, сопровождавших его доверенных лиц) полностью отдавалось решение второстепенных проблем: «Да о том бы еси, государь, указал: где сьезду быти, блиско ли Себежа, или где подале Себежа, где будет пригоже, и колким [скольким. — М. К.] детем боарским быти на сьезде с твоими государевыми судиями...»13
Пройдут годы, и личность грозного царя наложит явственный отпечаток на внешнюю политику России второй половины XVI в., но в период «боярского правления» влияние самого монарха на выработку дипломатических и военных решений было совершенно незаметно. Постепенно освоив к восьмилетнему возрасту условности придворного этикета и посольских обычаев, юный государь ими и ограничивался.
* * *
Другой прерогативой монарха, которую особенно четко высветил политический кризис 30—40-х гг. XVI в., была его роль верховного арбитра по отношению к придворной элите. Именно от госу-
11 Сб. РИО. СПб., 1887. Т. 59. С. 237.
12 Там же. С. 238.
13 Сб. РИО. Т. 59. С. 238.
Глава 8. Функции государя и его советников в управлении страной_411
14 АИ. СПб., 1841. Т. I. № 140. С. 203.
15 СГГД. M., 1813. № 163. Ч. I. С. 451-452. См. также опись фонда 135 РГАДА, где хранятся все дошедшие до нас крестоцеловальные и поручные записи: Государственное древлехранилище хартий и рукописей. Опись документальных материалов фонда № 135 / Сост. В. Н. Шумилов. M., 1971. С. 95, 100.
даря зависело сохранение или изменение сложившейся при дворе иерархии, возвышение одних семейств и опала других, а также урегулирование местнических конфликтов. Но, в отличие от внешнеполитического представительства, функция контроля за элитой требовала не ритуального присутствия монарха, а проявления его воли: следовательно, ее мог осуществлять только дееспособный государь. Именно потребность в верховном арбитре заставила бояр вручить бразды правления Елене Глинской, отстранив от власти назначенных Василием III душеприказчиков-опекунов.
Хотя полномочия «государыни великой княгини», как я старался показать, не были безграничны, но все же придворной аристократии пришлось, стиснув зубы, ей подчиниться. После смерти Елены (возможно, насильственной) никакой общепризнанной верховной инстанции при дворе не осталось: «...бояре живут по своей воле, а от них великое насилье, а управы в земле никому нет, а промеж бояр великая рознь...»14 — так оценил ситуацию придворный архитектор Петр Фрязин, бежавший осенью 1538 г. в Ливонию. Попытки митрополитов Даниила и Иоасафа заполнить вакуум верховной власти и взять под свой контроль не только духовные, но и светские дела, были, как мы помним, решительно отвергнуты боярской верхушкой во главе с князьями Василием и Иваном Шуйскими, которые прибегли к насилию для низложения обоих церковных иерархов.
Фактическая недееспособность юного государя и невозможность найти ему какую-либо легитимную замену на роль верховного арбитра в придворной среде привели к резкому росту местнических дел начиная с 1539 г. Теми же причинами, что и расцвет местничества, объясняется, по-видимому, еще одно примечательное явление эпохи «боярского правления» — отсутствие крестоцеловальных и поручных записей, с помощью которых великие князья и цари гарантировали верность своих подданных. За период с декабря 1533 до декабря 1547 г. мы имеем только один документ такого рода: это уже известная нам крестоцеловальная запись кн. Андрея Старицкого на верность Ивану IV и его матери великой княгине Елене15.
