Интуиция совести - Ухтомский А.А.
ISBN 5-88986-13-5
Скачать (прямая ссылка):
«Есть множество средств сделать человеческое существование постылым, но едва ли не самое верное из всех — это заставить человека посвятить себя культу самосохранения» (Салтыков-Щедрин) —таково «еретическое сознание Салтыкова-Щедрина в противовес учению наших присяжных естествоведов о принципиальном и провиденциальном значении «инстинкта самосохранения»!
Ограничение человеческой жизни интересами самосохранения, столь основоположительное для солипсической науки, есть признак и вместе причина оскудения жизни!
Одно из самых вещих слов, до которых иногда возвышался в своей скорби Салтыков-Щедрин, следующее: «Действительное единение с народом по малой мере столь же мучительно, как и сдирание с живого организма кожи ради осуществления исторических утешений. He призыва требует народ, а подчинения, не руководительства и ласки, а самоотречения. В такие минуты к этому валяющемуся во тьме и недугах миру нельзя подойти иначе, как предварительно погрузившись в ту же самую тьму и болея тою же самою проказою, которая грозит ее истребить». Это возможно исключительно в единении через Христово предание по завету древней русской церкви! Никаких других «рецептов» нет и быть не может!
Средний, стадный человек, о котором наш сатирик говорит только как о том неизбежном балласте обще-
485
ства, которого волей-неволей придется коснуться всякому борцу,— этот средний человек «чечевичной похлебки», на котором сумели «сыграть» товарищи Ленины,— он всегда был и доступен, и любим, и сам по себе одинаково интересен наравне с прочими человеческими типами,—для христианского сознания.
Для одних он в лучшем случае презираемое быдло, которым приходится пользоваться, дабы овладеть жизнью; для других — это пушечное мясо; для третьих — объект для спекулятивных обработок. Только для христианства это все та же нива Христова, из которой могут выйти граждане царствия, далеко опережающие.
Я. Эльсберг 28 в предисловии к изданию салтыков-ской «Истории одного города» (Academia, 1935) излагает свое понимание салтыковской литературной деятельности в том смысле, что Салтыков «умел всю действительность превратить в сатирико-фантастический мир, всю ее обессмыслить». Если бы это было так, то задача и достижение тут не из весьма благодарных. Бессмысленная голова, конечно, все всегда с успехом обессмысливает! Тут Салтыкову приписываются качества Угрюм-Бурчеева с его «нарочитым упразднением естества». Дело Салтыкова было, по-видимому, совсем другим! Оно в попытке образумить самоуверенную глупость!
V
Каждый отдельный человек является уполномоченным от всех, от всего человечества и от человеческой природы; всякое его наблюдение или высказываемая им мысль идут от лица всего человечества, представляют из себя достояние всего человечества. Поэтому искоренять и устранять наблюдения и мысли тех или иных, может быть, не нравящихся нам людей, оттого, что они нам не нравятся, есть большое преступление и дело слепое, как сама смерть, пред лицом всего исторического человечества.
Индивидуальность как исключительное в мире и в истории замещается постепенно личным, как всеобъемлющим. Для этого оно проходит чрез стадию безлично всеобщего.
486
Один человек — не целое! И это не норма, чтобы он «уравновесился» сам в себе как индивидуальность,— как мечтал Ренессанс! И не в самоудовлетворении буддизма спасение!
Итак, основа личности, основа субъективной жизни — в чувстве. Великие индивидуальности — Гомер, Иов, Эсхил, Шекспир — жили и будут жить, притом не в ущерб один другому, не умаляя друг друга, и именно потому, что они оставили людям чувство, передали в нем потомству великую загадку — свою личность, субъективную жизнь, а субъективная жизнь, естественно, чужда прогрессу, а потому бессмертна... Чувство есть носитель субъективной жизни, оно-то не дает «индивидуальной личности» почерпнуть в «личности народа» или «человечества», но только и исключительно потому, что само не может вылиться из «индивидуальной лично-
^ OQ
сти» и сделаться объективным достоянием всех.
Уже современное лицо неспособно служить обществу, но пользуется обществом для того, чтобы на его плечах выплыть наверх. Уже не понимаем мы друг друга, как родные и свои, но и до самого кладбища пребываем раздробленными, оставаясь чуждыми интимной жизни друг для друга.
Диалектика в том, что там, где говорят, что не доверяют натуральному человеку, сковывают его дисциплиной, в то же время верят в особенности в его великое призвание и достоинство.
А там, где говорят о реабилитации натурального человека, о предоставлении ему полной свободы, не верят людям, злобно издеваются над их природой, ибо она свиная и обезьянья.
И характерно: именно в первом случае, где за телом человека не ухаживают, не украшают его, почитают это тело призванным к достоинству и славе,— в этом смысле навлекают на себя даже обвинения в материализме. И именно во втором случае, где так либеральны и так «человеколюбиво» разрешают все, украшают и холят тело человека, но вместе и презирают его, как навоз, который не может ни к чему обязывать; и неожиданно
