Интуиция совести - Ухтомский А.А.
ISBN 5-88986-13-5
Скачать (прямая ссылка):
^2 А. Ухтомский
353
Физиологическо-рефлекторное представление о духовной деятельности, в частности о мышлении, приводит к тому пониманию, что всякая мысль, в том числе и наиболее отвлеченная, есть более или менее реальный проект действительности. Тем, что я строю мысль, я строю действительность,— высказываю, какою она должна быть по необходимости. (...)
Я мыслю и рефлекторно действую потому, что предо мною существует конкретная действительность, а я преобразую ее в другую, столь же конкретную действительность, В моем мышлении, даже в наиболее отвлеченном (каково научное, например, математическое!), я всегда строю проекты действительности. Проектирую конкретное бытие, построенное согласно моим побуждениям!
У Гарина, среди его превосходных психологических очерков, описывается процесс созревания идей у натуры «непосредственной и впечатлительной»,
«Процесс мышления, результатом которого получалось такое с виду неожиданное решение, несомненно, существовал, но происходил, так сказать, без сознательного участия с ее стороны. Факты накоплялись, и, когда их собиралось достаточно для данного вывода,— довольно было ничтожного толчка, чтобы запутанное до того времени положение вещей освещалось сразу, с готовым уже выводом» (Н. Гарин. «Детство Тёмы»).
Это тип того, как образуются душевные интегралы в подсознательной жизнедеятельности человека...
Ум в нас есть высшее и единственное зрение истины вешей и бытия. Ho бывает, что он последним замечает то, что очевидно для самого примитивного наблюдения; и это последний признак падения жизни, в которой поколебался ум!
Ум страны и его нервная система — тот класс людей, который взял на себя предводительствование жизнью и ее построение. И ум этот в качестве именно ума должен все зреть, все понимать, что творится в жизни народа... Так-то ум и высший зритель Истины, но он же и носитель горьких заблуждений! В своих заблуждениях он может последним заметить то, что есть;
354
и он может дойти даже до великого заблуждения человеческой истории,— будто истина не зависит от того, что есть, а зависит от того лишь, что он, «гордый творец», признает за истину! Тогда-то приходит конец ума, начало человеческого безумия! Трагизм заблуждения и заключается в том, что ум, высший зритель истины, оказывается наименее видящим то, что есть!
Впрочем, и такое определение «Истины», что она — «то, что есть», есть лишь идеал, одно из предельных представлений нашего мышления. Именно рефлекторное понимание мысли говорит нам, что то, что есть, дается нам всегда лишь затем, чтобы перейти к тому, что должно быть; действительность, какова она есть, дается нашим рецепирующим приборам затем, чтобы изменить ,ее в то, какова она должна быть. Итак, постоянным элементом всякого высказывания оказывается не только то, что есть, но и то, что должно быть. И всякая человеческая истина, наравне с тем, что есть, содержит утверждение и того, что должно быть. Она есть преобразование того, что есть, в т°, что должно быть.
Этика, нравственное суждение, есть частный случай перехода от того, что есть, к тому, что должно быть! Ho поскольку то, «что должно быть», мыслится как обязательное постоянство, оно мыслится и как то, что в вещах е с т ь и пребывает по преимуществу.
Было бы односторонностью думать, что лишь «чистый опыт», «чистая данность», «по возможности, очищенная от теории», составляет истину как она есть. Дело в том, что и в самых абстрактных теориях, направленных на истолкование опыта, наша м^сль стремится ни к чему иному, как только к установке того, что же на самом деле есть под этою массою и мно-горазличием сменяющихся «явлений», (...)
Таким образом, если самая конкретнейшая «вещь» в своей отдельности от среды есть уже плод нашей абстракции, то и обратно, самое отвлеченнейшее из понятий фабрикуется не за чем другим, как за выяснением того, в чем же подлинное, настоящее бытие, что в самом Деле есть!
355
В 1917—1920 гг. Россия переживает не «демократию», но «социалистическую олигархию».
Врубель. «Хождение по водам». Апостолы в ужасе,— их лодку бьет волнами,— в сумраке и буре носятся какие-то пятна, в которых сначала ничего не разберешь! Потом начинаешь всматриваться в пятна, различать неясные образы. Сообразно внутреннему настроению человека, ему видится разное. Для так называемых «позитивных умов» тут ничего нет, кроме волнующейся стихии воды и облаков. Другие различают какой-то намек на любимый, искомый облик человеческого лица, искомого, любимого и особенно нужного в час испытания! Для третьих, наконец, тут просто загадочные тени и пятна, о которых можно лишь догадываться, что «да! Тут что-то было видно и что-то можно было принять за человеческий образ!» (...) Художник носит в себе любимый образ, которым он забеременен, и страдает, что он еще одинок перед лицом открывшейся ему красоты и истины, и не имеет еще сил призвать к поклонению открывшейся красоте и истине других людей и братьев! Родившийся образ — собственность, интимнейшая собственность художника; но он не стремится удержать ее за собою, но страдает и мучается, пока не сумеет передать ее другим!