Русский язык - Виноградов В.В.
ISBN 5-200-03017-Х
Скачать (прямая ссылка):
1 А. А. Ш а х м а т о в, Курс истории русского языка (читан в СПБ Университете в 1910/11 г.), литограф. издание, ч. 3: Учение о формах.
М., 1844.
692
Конечно, эти мысли были подкреплены и углублены как воздействием Потебни и потебнианства (особенно Овсянико-Куликовского) и влиянием современной Шахматову лингвистической мысли Запада (влияние Бругмана, Дельбрюка, Пауля, Вундта, Зигварта), так и собственным исследовательским опытом Шахматова. В «Очерке современного русского литературного языка» Шахматов, избегая теоретических проблем грамматики, даёт блестящий, оригинальный и глубокий анализ грамматических категорий в пределах имени существительного и глагола. Но центром грамматики для Шахматова был синтаксис. «Ввиду того, что язык в своих элементах зародился и развивался в составе предложения, ибо предложение является единственным способом обнаружения мышления в слове, — пишет в одном черновом отрывке Шахматов, — в основание изучения языка должно бы полагать ту науку, которая посвящена исследованию предложения, т. е. синтаксис... В результате расчленения предложения из него выделялись словосочетания, далее части речи, затем грамматические формы, сочетания звуков и отдельные звуки, наконец, слова и словообразовательные суффиксы. Таким образом, учение о языке могло бы, начинаясь с синтаксиса предложения, переходить последовательно к синтаксису словосочетаний, синтаксису частей речи, учению о грамматических формах, учению о звуках, учению о словообразовании и учению о словарном составе»1.
Систему синтаксиса Шахматов возводит на описательно-психологическом и структурно-семантическом фундаменте. «При определении синтактических явлений и категорий нет необходимости справляться всякий раз с вопросом об их происхождении: они должны быть прежде всего определены с точки зрения современного их употребления и значения»2. Однако принцип исследования психологических оснований и психологического генезиса грамматических фактов в теории Шахматова не вполне примирён с свойственным этому учёному историзмом. Психология и история языка в синтаксическом учении Шахматова борются между собой. «Всякая выработанная система, — пишет Шахматов, — отразила бы на себе этапы исторического развития, а они отдалили бы её от основания — человеческой психики. Ввиду этого нам приходится ограничиваться анализом явлений самого языка и уже по ним делать те или иные заключения о некоторых психологических основаниях этих явлений»3. Однако психологические предпосылки теории сказываются не только в терминологии, но и в освещении основных грамматических понятий. Тем не менее психологические рассуждения Шахматова при изложении его учения о категориях слов в некоторых случаях можно без ущерба элиминировать.
С. И. Бернштейн4 совершенно правильно отметил и определил своеобразие шах-матовского психологизма. «Шахматов твёрдо стоял на той точке зрения, что язык представляет собой систему психических окаменелостей — шаблонов, в которых застыли психические образования. Он часто цитировал слова Н. Paul: «Грамматическая категория есть оцепеневшая категория психологическая...» Шахматов, подобно Потебне, рассматривает психические явления лишь в их результатах как субстрат грамматических форм; он изучает выработанные языком клише и определяет отразившиеся в них психические образования только в целях классификации» (стр. 228, 229). С школой Потебни Шахматова роднило и глубокое, основанное на признании приоритета семантики над морфологией, понимание грамматической формы как выражения грамматической категории. Для Шахматова в содержание «грамматической формы» входили не только формы словоизменения и словообразования, не только порядок слов, ударение, интонация, но и служебные слова и даже корни слов в той мере, в какой они выражают не вещные, реальные, а «сопутствующие грамматиче-
1 «Синтаксис русского языка», вып. II, стр. 195.
1 «Синтаксис русского языка», вып. I, стр. 74.
1 «Синтаксис русского языка», вып. I, стр. 11.
4 С. И. Б е р н ш т е й н, Основные вопросы синтаксиса в освещении А. А. Шахматова, «Изв. Отд. русск. яз. и словесн. Акад. наук», т. XXV.
693
ские представления» (там же, стр. 226). Однако «Шахматов решительно восстал против намеченного Потебней отожествления определений частей речи с определениями членов предложения» (там же, стр. 224). В некоторых вопросах Шахматову был ближе Овсянико-Куликовский, чем Потебня. Поэтому, «признавая принципиальный примат предложения в том смысле, что только в предложении развиваются грамматические категории, Шахматов тем не менее далёк был от того, чтобы, вслед за Потебней, считать изолированное слово «искусственным препаратом»: «вместе с Овсянико-Куликовским он рассматривает слово как самостоятельный элемент речи» (там же, стр. 220).
Шахматов не даёт определения слова, но легко реконструировать это определение на основе отдельных его высказываний. Для Шахматова слово — это единица языка, являющаяся сложным комплексом реальных и грамматических значений и соответствующим образом фонетически и морфологически организованная. Грамматика, по мнению Шахматова, должна рассматривать слово, исходя из той структуры его, которая сложилась в предложении как единице речи, представляющей собой грамматическое целое и служащей для словесного выражения единицы мышления. Часть речи — это «слово в его отношении к предложению или вообще к речи»1. Шахматов усиленно подчёркивает, что один «морфологический принцип деления частей речи не может выдержать критики» (там же, стр. 5), что «морфологические признаки отнюдь не составляют сами по себе основания для различения частей речи», хотя в русском языке «части речи могут различаться морфологически, т. е. слова, относящиеся к одной части речи, могут отличаться или самым своим строением или способностью изменяться по грамматическим категориям от слов, относящихся к другим частям речи» (там же, стр. 1). Однако «между словом и принадлежностью его к той или другой части речи... нет обязательной необходимости в данной форме слова», и «одни части речи могут переходить в другие, не изменяя своей формы» (там же, стр. 8). Морфологические признаки могут сочетаться с синтаксическими и семантическими свойствами в структуре слова и подкрепляться ими, но могут и вовсе отсутствовать. Тем не менее, «смешать одну часть речи с другой невозможно» (там же, стр. 4). «Некоторые категории вообще не находят для себя морфологического обнаружения, а некоторые, обнаруживаясь в одних частях речи, не имеют внешнего обнаружения в других» (15). Поэтому при определении частей речи с конструктивной точки зрения синтаксические и семантические признаки должны доминировать над морфологическими. Например, «определять существительное, как склоняемую часть речи, было бы несогласно с создавшимися в языке отношениями» (5), так как «рядом с существительными склоняемыми в русском литературном языке известны и несклоняемые существительные (какао, бюро, визави, амплуа)» (4—5). «Неправильно было бы определять прилагательное как часть речи, изменяющуюся по родам, так как по родам изменяются и глагольные формы прошедшего времени на -л» (5). Все эти положения своим остриём направлены против Фортунатова и его школы (против голого морфологического принципа классификации слов, выдвинутого ещё биологистом Шлейхером). Шахматов решительно разрывает узы фортунатовской системы. Он оригинально сочетает принципы потебнианства с психологизмом Сведелиуса2 и Вундта и с собственными грамматическими разысканиями.
