Русский язык - Виноградов В.В.
ISBN 5-200-03017-Х
Скачать (прямая ссылка):
1 Культ конкретной единичности доходил у Потебни до сомнения в существовании единства и целостности человеческой личности, так как «личность, моё «я» есть тоже обобщение содержания, изменяющегося каждое мгновение». Реальны для Потебни только эти сменяющиеся содержания. «Мысль и язык»,1913, стр. 217—218. См. также характеристику учения А. А. Потебни в брошюре Т. Райнова «А. А. Потебня», П., 1924, и в статье Д. Н. Овсянико-Куликовского «А. А. Потебня как языковед-мыслитель», «Киевская старина», VII, 1893. Ср. субъективно-идеалистический индивидуализм Гумбольдта.
637
щих значений по отношению к нескольким последующим» (6). Потебнианская концепция слова, исключающая принцип «многозначности», не позволяет говорить ни о собственном, ни о переносном значении одного и того же слова: «Предъидущее значение есть для нас значение не того слова, которое рассматриваем, а другого. Каждое значение слова есть собственное и в то же время каждое, в пределах нашего наблюдения, — производное, хотя бы то, от которого произведено, и было нам неизвестно» (6). Поэтому семантическую структуру слова Потебня изображает только в процессе его становления и употребления. Слово как творческий акт речи и познания, а не как коммуникативная единица языка, занимает Потебню. Такое слово состоит из трёх элементов: звука (или комплекса звуков), знака, или, представления, и значения. «Звук в слове — форма знака, это, так сказать, знак знака» (5). Знак покоится на значении прежнего слова. Например, в слове арбузик, которым ребёнок назвал абажур, признак шаровидности, извлечённый из значения слова арбуз, и образует «знак значения этого слова» (6). Таким образом, все три структурных элемента — комплекс звуков, знак, или представление (признак шаровидности, общий арбузу и аба-журу), предметное значение (абажур) — в слове арбузик оказываются налицо. «Знак в слове есть необходимая (для быстроты мысли и для расширения сознания) замена соответствующего образа или понятия, он есть представитель того или другого в текущих делах мысли, а потому называется представлением» (7)1.
Представление — «непременная стихия возникающего слова; но для дальнейшей жизни слова оно не необходимо» (7). Ср., например, слово рыба (в применении к рыбе) в противоположность слову рыба, обозначающему холодного, флегматичного человека. Третий элемент слова — значение — не есть понятие и не есть образ. Сравнительно с содержанием соответствующего образа и понятия значение пусто и в этом смысле формально (8—9). В сущности, представление и значение, по мысли Потебни, можно объединить в понятии внутренней формы слова (т. е. «способа представления внеязычного содержания») в отличие от внешней звуковой формы слова. Но эта тройственность элементов слова не исчерпывает всей его смысловой структуры. Остаётся нераскрытым формальное значение слова, его грамматическая форма. Слово в языках такого типа, как русский, включено в систему грамматических категорий, т. е. основных грамматических понятий, определяющих «строй языка». «Говорить на формальном языке — значит систематизировать свою мысль, распределяя её по известным отделам» (27). В таком языке каждое слово «носит на себе печать определенной грамматической категории» (52). «Слово заключает в себе указание на известное содержание, свойственное только ему одному, и вместе с тем указание на один или несколько общих разрядов, называемых грамматическими категориями, под которые содержание этого слова подводится наравне с содержанием многих других. Указание на такой разряд определяет постоянную роль слова в речи, его постоянное отношение к другим словам», его грамматическую форму (25). Следовательно, в семантической структуре слова с вещественным, лексическим значением сочетается формальное, грамматическое, нередко выражаемое аффиксами самого этого слова. «Как вещественные значения, так и формы должны быть рассматриваемы как средства и вместе акты познания. Если мир, как мы верим, неисчерпаем для познания, и если верно, что неможет быть найдено пределов лексическому развитию языка, то нельзя назначить и черты, ограничивающей количество и качество возможных в формальном языке категорий» (50).
1 Необходимо запомнить предупреждение Потебни относительно этого, заимствованного им у Штейнталя употребления слова «представление» («Vorstellung»): «Этого значения слова «представление», значения, имеющего особенную важность для языкознания и обязанного своим происхождением наблюдению над языком, неследует, смешивать с другим, более известным и менее определённым, по которому представление есть то же, что восприятие или чувственный образ, во всяком случае — совокупность признаков». «Из записок по русской грамматике», I—II, стр. 7.
638
Таким образом, грамматическое функционирование слова в речи определяется системой изменчивых и подвижных грамматических категорий, конструирующих формальный строй языка и отражающих заложенную в нём «классификацию образов и понятий» (27). «Формальность языка есть существование в нём общих разрядов, по которым распределяется частное содержание языка одновременно с своим появлением в мысли» (53). Эти общие разряды, иначе — формальные категории языка, отнюдь не совпадают с логическими категориями мышления. «Грамматических категорий несравненно больше, чем логических» (62). Например, «категории предмета и его признака ненужны для логики, для которой и то и другое — только понятия, совокупности признаков» (61). С другой стороны логика — в отличие от грамматики — игнорирует индивидуальные своеобразия строя мысли, выразившегося в том или ином национальном языке. «Индивидуальные различия языков не-могут быть понятны логической грамматике, потому что логические категории, навязываемые ею языку, народных различий неимеют» (62). Отсюда Потебня заключает вместе со Штейнталем и вопреки предшествующей русской философско-грамматической традиции, что «грамматика ничуть неближе к логике, чем какая-либо из прочих наук» (63). Грамматические категории, вопреки логическим, тесно связаны с вещественным содержанием данного языка. В формальных языках «есть, а прежде было больше недостаточно одухотворённых категорий, т. е. таких, в которых вещественное содержание слова недостаточно отделено от его формы» (56). Вместе с тем грамматические категории языка изменчивы. «Нет ни одной неподвижной грамматической категории» (76). «Понимая язык как деятельность, невозможно смотреть на грамматические категории, каковы глагол, существительное, прилагательное, наречие, как на нечто неизменное, раз навсегда выведенное из всегдашних свойств человеческой мысли. Напротив, даже в относительно небольшие периоды эти категории заметно меняются» (76).
