Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятках - Роханский Л.Ш.
Скачать (прямая ссылка):
Существенно, что в панегирических излияниях поэтов помимо материального вознаграждения значительное место занимают иные, можно сказать идеальные, побуждения прихода к патрону: "мы пойдем, чтобы увидеть щедрого на колесницы князя Ай" (ПН 133, 7), "мы будем тебя лицезреть" (ПН 40, 7); "о великий, я пришел, чтобы тебя восхвалить и увидеть!" (ПН 17, 31 —33); "торопясь, я пришел, думая о тебе" (ПН 1 58, 19 —20); "я пришел, думая о твоей славе, отец!" (ПН 135, 9—10). Не раз говорится и о том, что поэт взыскует царской милости, доброго к себе отношения, В приведенном выше стихе (ПН 159) этот мотив выражен с исключительной наглядностью — безо всяких обиняков поэт ставит выше материального вознаграждения благорасположение к нему покровителя и отвергает дар, если он неискренен, натужен, формален. Доброта, ласковое обращение со страждущими, не только обильное, но и радостное даяние составляют неотъемлемые черты создаваемого в стихах образа правителя:
О великий, тц сладостно добр к нам,
Как громадина-слон, что разлегся в пруду,
А детишки деревни ласкают
Его белые бивни. И недобр ты к врагам,
Словно слон разъяренный, к которому
Даже приблизиться страшно.
(ПН 94. Поэтесса Ауввеияр — князю Адияману) Древнетамильский ритуальный панегирик
191
Характер описания в стихах ситуации пути певца-поэта к покровителю и его встречи с ним позволяет обнаружить прямую (и, если помнить о сакральном, божественном статусе царя или князя, вполне естественную) аналогию этой ситуации в религиозном паломничестве. Она обосновывается не только схожестью внешнего антуража: трудности пути, нищета (между прочим, в стихах неоднократно упоминается принадлежащая поэту чашка для сбора еды-подаяния), но и существенным единством внутреннего настроя адептов, только что вкратце обрисованного. Приведем для сравнения небольшие фрагменты из поэмы "Тирумуругаттруппадей", посвященной главному богу древних тамилов — Муругану: "Подойдя к Муругану, когда увидишь его, с радостным лицом, сложив ладони, восхвалив, распростершись перед ним и ног его коснувшись ... скажи: '„Думая о твоих стопах, пришел я"" (ТМА 251-252; 279); "...пришел, о великий, достойный милости мудроустый проситель, твою щедрую славу узнать возжелав..." (ТМА 284 -285).
Особого внимания заслуживает присущий как панегирической, так и чисто религиозной поэзии мотив думы об объекте восхваления, поклонения. Дело в том, что тамильский глагол ullu — "думать" происходит от корня ul со значением "нутро", "внутренность" (отсюда же и ullam — "душа") . Этим выявляется своеобразное древнетамильское представление о процессе думания, воспоминания о предмете как об интериоризации его, помещении его в себя (ср., например, HT 59,8; neflcattu ullinal — "думает в сердце", букв, "держит в сердце"). Таким образом, поэт, движущийся к господину, заранее устанавливает тесную связь с ним, вбирает в себя его образ и, следовательно, в некотором роде отождествляет себя с ним. Именно это как раз и характерно для религиозного паломника, на пути к богу мыслящего себя одним из его воплощений. Так, например, жители Кералы, поклоняющиеся Аяппану, совершая паломничество к одной из его святынь, думают о себе как об Аяппа-не и даже, обращаясь друг к другу, называют себя этим именем /6, с.116/.
Такая интерпретация внутреннего мира паломника-адепта находит любопытную параллель в одном характерном для панегирической поэзии мотиве — идентификации певца-поэта с царем. Тамильский исследователь К.Кайласапати, обративший на этот мотив внимание, подтверждает его наличие такими примерами: поэт Писирандеияр отбросил принадлежавшее ему имя и принял имя царя Копперунчолана (ПН 216); Кабиляр, по существу, ставил себя наравне со своим патроном — князем Пари (ПН 110); один из князей, принимая Наккирара, обращается к жене: "Почитай его, как меня" (ПН 395, 32) /7, с.58 -60/. Добавим к этому, что поэт иногда вместе с царем совершал ритуальное умерщвление себя голодом (ПН 217; 219). Все эти факты говорят, по мнению Кайласапати, о близких, порой интимно-дружеских отношениях, которые складывались между поэтами и их покровителями, о том уважении, которым пользовались поэты 192
А.М.Дубянский
при дворах. Такое объяснение, в целом соответствующее истине, кажется нам все же недостаточным. Оно выявляет лежащие на поверхности связи, не затрагивая глубинного смысла данного мотива, который, как мы полагаем, как раз и состоит в разобранных выше особенностях предваряющего панегирический акт путешествия, фактически равнозначного религиозному паломничеству.
К этому же имеет отношение еще один весьма важный элемент содержания панегирических стихов (он присутствует как в приведенным выше стихе, так и во множестве других). Певец, выступающий в роли просителя, находящийся в личных, казалось бы, отношениях с патроном, на самом деле выражает не столько свои интересы, сколько интересы семьи (мать, жена, дети), клана (родичи). Настойчивость повторения мотива голодающих, а затем насыщающихся родственников заставляет предполагать его большое символическое значение, которое мы усматриваем в том, что различные певцы, музыканты, танцоры, имевшие, как мы уже отмечали, низкий социальный статус, входя в ритуальный контакт с царем-покровителем, олицетворяли собой всех его подданных, жизнь которых зависела от него, от заключенной в нем энергии. Насыщая и одаривая исполнителей, царь в ритуальной форме вступал в общение с народом, а через это — с составлявшей его владения землей, передавал им свою энергию, тем обеспечивая всеобщее благоденствие9. Будучи, таким образом, ритуальными посредниками, эти исполнители неизбежно должны были мыслиться как фигуры, объединяющие в себе качества или функции тех сторон, которые они ритуально сопрягали. Значит, представляя в акте общения с царем его подданных, они вместе с тем не могли не быть в известном смысле его двойниками — в противном случае эффективность ритуала оказалась бы нарушенной.
