Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятках - Роханский Л.Ш.
Скачать (прямая ссылка):
имя": "Пусть умру от любви, но не назову имени водорослей „скажи имя", растущих в равнине владыки моря".
В связи с водорослями "скажи имя" и "не говори имени" примечательно еще одно обстоятельство — употребление в этих фитонимах глагола нору ("говорить", "молиться", "заклинать"). Некоторые исследователи утверждают, что на архаической стадии синтоистские молитвословия норито состояли всего лишь из имени божества и глагола нору, т.е. "возглашаю такое-то имя". Отсюда — особая значимость этого оборота речи, связанного с магической функцией архаической номинации.
Сходные явления обнаруживаются и в других архаических культурах. Так, в обряде убар австралийских аборигенов, возможно генетически отдаленно связанных с одним из потоков заселения Японских островов, произносится священный текст: "Я называю голубое небо, я называю священный убар, я называю очень старую женщину, я называю луну..." и т.д. /1, с.198/. Ту же структуру обнаруживают зачины молитвословий норито: "Говорю, смиренный, перед царственными богами, четырьмя столпами грозно-славными, Такэ-микадзути-но микото, в Касима пребывающем, Иваинуси-но микото, в Катори пребывающем... Коли произнесу, смиренный, священные имена ёсино, Уда, Цугэ, Кадзураги, то богами даруемый рис священный..." /15, с.395, 393/.
По-видимому, названия трав нанорисо и наванори связаны и с общей концепцией отождествления растения с о словом, ведь и сами по себе слова это "листья" (кото-но-ха) Идея тождественности слов и растений или их частей ярко выражена в таком, например, стихотворении:
коно хана-но В одной ветви
хито э-но ути-ни этих цветов
момокуса-но кроются слова
кото со коморэру сотни видов —
оборока-ни суна не пренебрегай этим.
(Манъёсю, 1456)
Кстати говоря, "сотня видов" буквально означает "сотня трав". Трудно удержаться, чтобы не привести любопытное стихотворение Яманоэ Окура, составленное только из названий семи осенних трав.
хаги-но хана обана кудзубана ф надэсико-на хана
оминаэси мата фудзибакама асагао-но хана.
Это стихотворение приходится оставлять без перевода, так как, если не прибегать к латинским названиям растений, перевести в нем можно разве только союз "и" (мата).
По-видимому, уже с начала VII в. официально существовал ритуал сезонного сбора трав, и, хотя его формирование проходило под влиянием корейской и китайской фарма- Ритуальные и космологические значения в японской поэзии
71
кологии и китайских травников, его истоки, вероятно, мо гут быть отнесены в более раннюю эпоху. Ритуальный сбор и приготовление похлебки из семи весенних или осенних трав должен был обеспечить собирателю здоровье и благополучие в грядущем отрезке сезонного цикла. Названия этих растений в стихотворении Яманоэ Окура оказываются настолько самодостаточны, что, можно сказать, означающее здесь словно совпадает с означаемым; это литературная стилизация магической номинации, впоследствии, веро ятно, воспринимаемая как своеобразная цветочная глоссолалия .
Продолжая эту же тему, находим примеры отождествления трав и растений с разными видами психической и мыслительной деятельности человека: омохигуса — "любящая трава" (Манъёсю, 2270) , никогуса — "улыбающаяся трава" (2762), васурэгуса — "забывающая трава" (3059; 3060; 3062) и т.д.
Равно наделенными тайным значением могут оказаться человек и соответствующий ему элемент фитонимического ряда. Известно, например, что во время обряда призывания предков ками может спуститься в дереве. При отождествлении кроны дерева с возлюбленной магические свойства деревьев — например, знание о сокровенном — передаются и девушке:
вага ситагокоро Листья дерева, верно, знают
ко-но ха сирураму потаенное в моем сердце.
(Манъёсю, 1304)
Это стихотворение восходит, вероятно, к любовному за говору, имеющему целью передать знание от духа дерева к человеку, потом заговор переосмысляется в чисто литературной сфере, рождая поэтический образ, в котором, однако, дистанция между разными рядами, природным и человеческим, по-прежнему оказывается недостаточной для раз вития символических отношений между ними, и в этой, по сути, литературной метафоре вполне ощутимы следы архаической процедуры, устанавливающей не сходство, а тождество разных явлений.
Растения как космологические интерпретаторы отличают ся по признакам и роли от ряда животных в японской поэзии. Наименования, подобные наванори и нанорисо, практи чески не встречаются в зоонимах, что свидетельствует об особой функции растений и фитонимов в ритуально-магической практике и об их повышенной космологической содержательности. Может быть, не будет ошибкой сказать, что Растения коррелируют по преимуществу с антропологической — социальной, половозрастной и т.п. классификацией, а животные, в мифах выступающие как камидзукаи —посланцы богов, в поэзии наделяются способностями, по раз НЫМ причинам временно отсутствующими у автора стиха: пе Редавать вести, передвигаться в пространстве (птицы), вслух выражать чувства (олень, кукушка). Заимствуя лингвистическую параллель, скажем, что растения скорее вы- 72 Л.М.Ермакова
