Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятках - Роханский Л.Ш.
Скачать (прямая ссылка):
Действие омонимии в сфере мифологического мышления привело к своеобразному функционированию в фольклорной и раннесредневековой поэзии чрезвычайно важного синто-
5* 68 Л.М.Ермакова
истского понятия "мусуби". Мусуби — часть ряда теонимоь Камимусуби, Такамимусуби, Икумусуби и других так называемых богов мусуби. Этимология мусуби, по-видимому, связана с глаголами мусу +убу/уму — рождать, и само это понятие выражает идею рождающей жизненной силы, сходной с океанийской мала. Омонимичный глагол мусубу ("завязывать") в поле сакрализации отношений омонимии сближается с мусуби — богом рождающей силы и выступает в поэзии как отголосок ритуального акта. Стебли трав и ветки деревьев завязывают на счастье, в знак брачного обета, произнося клятву перед опасной дорогой, чтобы вернуться обратно невредимым, в знак запрета на прикосновение к чему-либо или перемещение чего-либо, для обозначения границ священной территории или собственности, как символ супружеской верности и т.д. Так, в разных текстах мусубики — это завязанные деревья, посаженные по границе горы, мусубицукуэ — столик для жертвоприношений, представляющий собой поставленные в ряд ветки, связанные бумажными листьями, мусубимацу — завязанные ветви сосны, мусуби-но ками — бог брачащихся, хи-но мусуби — связывание, усмирение огня и т.д. Т.е. в общем виде связывание мусуби имело целью магическое действо удержания души — тама. Например, в "Исэ-моногатари" приводится танка:
оноиамари Если случится так,
идэниси тама-но что, переполнясь любовью,
ару нараму моя душа отлетит,
ё фукаку миэба то, встретив ее ночью глубокой,
тамамусуби сэё завяжи мою душу /сотвори тамамусуби/.
(Завязывание растений имеет магический смысл и у других народов, в частности у славян. Так, в записях Якуш-кина говорится о заломах — завязанных стеблях пшеницы на поле: "Сорви-ка, попробуй, залом, как раз богу душу отдашь... Нешто еще попросишь другого колдуна залом сломать, а то хлеб-то хоть на загоне оставь: никуда не годится" /11, с.1087.)
Божества мусуби, по предположению Оригути Синобу, воплощали разные возможности удержания души в телесной оболочке (цит. по /18, с.140/), В этой функции слово мусуби прочно закрепляется в поэзии до позднего времени, в том числе в "Гэндзи-моногатари": нагэки ваби Душу мою,
* сора-ни мидаруру от страданий
вага тама-о в небе заплутавшуюся,
мусуби тодомэё останови, завяжи
ситагаи-но цума подол одежд!
Вероятно, связывание подола одежды как ближайшего субститута человека было распространенным магическим актом с целью удержания и усмирения души (ср. мусубита-ма — букв, "завязанная душа" — обвязанный шнурком или веревкой предмет). Ритуальные и космологические значения в японской поэзии
69
Многочисленные песни "Манъёсю" и других поэтических сборников, говорящие о сотворении мусуби с магической целью, несомненно, восходят к древним заклинательным формулам и имеют тем самым назначение упорядочения ("свк зывания") пространства-времени.
Как уже говорилось, среди классифицирующих космологических рядов в ранней японской поэзии осббое место прежде всего по употребительности и распространенности занимает ряд растений. По-видимому, для ранней фазы японской культуры растениям приписывалось столь важное космологическое и ритуальное значение, что они, как ничто другое, были пригодны для разметки, например, времени и пространства, организации социального мира и многого другого. Так, по подсчетам Мацуда Осаму, из 4500 стихотворений "Манъёсю" примерно треть (1548 стихов) содержит фитони-мы, общим счетом около 150 разновидностей. При этом наиболее частыми оказываются кустарник хаги, слива и ива /17, с.154 -155/.
Еще в мифологических сводах указывалось, что до сошествия на землю божественного потомка Ниниги-но микото трава и деревья владели даром речи, в одном из молитво-словий норито говорится, что "в этой стране даже корни скал, пни деревьев, пена синей воды говорят слова". Первые свидетельства распространения фитомантики встречаются в материальной культуре эпохи позднего Дзёмон. Современные этнографические исследования также дают обширные материалы по фитомантике в хозяйственной деятельности различных групп населения, связанных с рыболовством и земледелием /21, с.7—57, 212—2 28 и др./. Среди них есть указания на сроки лова или земледельческих работ в зависимости от зацветания деревьев, различные приметы, связанные с годовым растительным циклом.
Рассмотрим такой аспект, как выражение с помощью названий растений различных табу и эвфемизмов, а также обозначение психологических состояний. Например: "У берега беру водоросли „глубоко видеть", в бухте срезаю траву „не говори имя"". И далее: "Хочу видеть /глубоко/, как эти водоросли, но берегу свое имя, как эта трава" (Манъёсю, 946). Или же: "О цветок травы „не говори имя", о водоросли на дне моря, цветок, не говори имен пришедших сюда — моего и моей возлюбленной" (Манъёсю, 1290, сходные песни 1930 и др.). Очевидно, что эти песни связаны с табуированием имен, своего рода оберегом от злых духов. В Японии, как и в других странах, имело широкое распространение табуирование имен. Эпоха правления, скажем, императора Дзёмэй (629 —641 ) обозначалась как "время правления верховного владыки, ведающего Поднебесной во дворце Окамото в Такэти". Во времена Hapa назвать свое имя означало дать согласие на брак и социализацию отношений. Существует и трава с антонимическим названием "скажи имя", часто встречающаяся в "Манъёсю" — например, в стихотворении, где поэтическая идея выражена, пожалуй, парадоксально — в отказе назвать траву "назови 70 Л.М.Ермакова
