Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятках - Роханский Л.Ш.
Скачать (прямая ссылка):
Эта связь пятистишия с архаическими песнопениями удерживается не только в сфере, где мелодия переходит в декламацию. Если рассмотреть, в каких ситуациях вообще оказывается возможным и необходимым сложить поэтический текст, то окажется, что обстоятельства создания песни (стихотворения) одни и те же как для мифологической и квазиисторической эпики "Кодзики" и "Нихон сёки" (лето-писно-мифологических сводов VIII в.), так и для сферы литературного бытования танка — в поэтических антологиях и песенно-повествовательных произведениях жанра ута-моногатари. Как там, так и здесь, хотя и в преображенном виде, со сниженной ритуальной окраской, это ситуации знакомства и сватовства (песенный текст как особая форма речи, допустимая в условиях социального запрета на коммуникацию), перед отправкой в дорогу (испрашива-ние удачи или благопожелания); песня используется как своего рода социальная метка, средство опознания человека, слагается при обмене дарами, вселении в новое жилище, перед смертью (самоубийством) и т.п.
Еще одна архаическая черта, получившая весомый статус в литературной поэзии и надолго в ней удержавшаяся, — демонстративное подчеркивание ритуального тождества слова и вещи. Стихотворение нередко посылалось адресату вместе с какой-нибудь вещью, чаще с веткой или цветком, и их названия служили основой построения омонимического тропа или указывали на элемент природного ряда, -с которым в данном стихотворном послании отождествляет себя адресант.
Возьмем, например, такой сравнительно поздний текст (середина Xb.):
"Она уже есть ничего не могла, все слезы лила, заболела и только о нем помышляла. И вот, отломив обсыпанную снегом ветку сосны, росшей пред дворцом Сокёдэн, она так сложила:
кону хито-во Того, кто не приходит,
мацу-но ха-ни фуру ожидая, старею;
сираюки-но и /как/ белый снег
киэ косо кахэра тает, /скончаюсь/
авану омохи-ни от любви, не встретившись /с тобой/.
Так говорилось в послании. I1jHh за что только не отряхивай этот снег", — твердила она посыльному, и тот отнес все это принцу"/13, с.157/
В 9той танка мацу-но ха — "листья", "иглы сосен", но мацу еще и "ждать", фуру — "падать" (о снеге) и "стареть", "проводить дни", киэ — "таять" (о снеге) и "умирать", хи в слове омохи ("любовь") значит еще и "огонь", от которого тает снег. Таким образом, стихотворение, будучи уже вполне литературным, авторским произведением, выражает если не архаическую тождественность, то метафорическую соположенность различных рядов; к тому же автор стиха стремится увеличить магическую силу поэтического слова, дублируя один из слоев этого стихотворения-загадки с помощью загадываемой вещи. Ритуальные и космологические значения в японской поэзии
67
Надо сказать, что омонимический прием в поэзии и загадке — явление отнюдь не периферийное в японской культуре. Строгие ограничения, накладываемые на фонологическую структуру морфемы, приводят к ограниченному числу возможных морфем в языке и развитию омонимии, которая становится одним из средств смысловых преобразований.
Звуковое сходство имен обусловливает сходство или связь обозначаемых ими объектов, омонимия, можно сказать, приобретает статус операциональной категории мышления, возможность звуковых ассоциаций возводится в ранг новой структуры связей и переходов, которая была бы несущественна или даже незамечаема в условиях языковой ситуации, более богатой фонологически.
Известно, что у многих народов на архаической стадии слово было равнозначно вещи и акт номинации приравнивался к деянию, из чего вытекает особая роль слова в ритуальной поэзии. Однако если в индоевропейских языках, зафиксировавших память об этой стадии культуры, нередко обнаруживается происхождение от одного корня лексем "слово" и "вещь", то в японском языке на основе омонимии отождествились "слово" и "деяние". Из истории лингвистических учений в Японии мы знаем, что классификации слов по смыслу проводились уже в раннем средневековье, при этом выделялись слова, обозначавшие -растения, животных, явления природы и т.п., т.е. классифицировались лишь имена. В середине XIII в. все слова были разбиты на две группы — моно-но на ("имена вещей") и кото ("слова") , в последнюю включалась вся непредметная лексика. Моно, обозначающее предмет или существо, в ранней японской поэзии употребляется в тех же случаях, что кокоро — "сердце, суть, сердцевина", ура — "изнанка, сокровенная часть" (ср. уранау — "гадать"). В "Манъёсю" в одиннадцати случаях встречается иероглиф они — "дух", "демон", манъёганой же справа к нему подписывается чтение моно. Таким образом, моно — это сокровенное ядро вещи, ее дух, а в понятие кото вкладываются значения "событие", "причина", "связь", т.е. функциональный, меняющийся, подвижный слой вещи, вступающий в отношение с другими, — можно сказать, акциденция понятия моно.
Омонимичное этому кото, означающее "слово", "речь", по-видимому, нельзя считать обособившейся областью полисемии некоторого древнего слова кото, включающего понятия и делания, и говорения. По данным лингвистических Разысканий С.А.Старостина, кото — "деяние" связано с древнекорейским языком, а кото — "речь" — с аустронезий-ским субстратом. Тем не менее омонимические механизмы языка и мышления срабатывают таким образом, что оба кото сближаются и по смыслу и начинают обмениваться некоторыми из значений, восстанавливая ритуальное единство Речи и деяния.
