Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятках - Роханский Л.Ш.
Скачать (прямая ссылка):
чена не чем иным, как общей схемой "мифотворческой функции в эволюции религии" (ДиП, с.263). "Дифирамб не мог не породить трагедии, если действительно богато силами и чревато возможностями было содержание, отвергнутое условиями аполлонийского канона и отведенное его заграждениями в русло дифирамба" (с.243 настоящего издания). А действительно ли? Этот вопрос бестактен, потому что на месте "действительности" — общая схема эволюции религии, принадлежащая автору.
Иногда только выбор слов создает гносеологический сдвиг. Если прав Рейш в некотором своем предположении, рассуждает Иванов, то в эпоху Ариона "мы находим в Пелопоннесе общины поклонников Дионисовых" (с. 253 настоящего издания). Все дело здесь в этом "находим", ведь не "можем предполагать", а "находим", обнаруживаем в действительности. В результате из гипотезы Рейша следует некое реальное явление в Пелопоннесе. Не стоило бы замечать подобные мелочи, если бы они не составляли саму словесно-мыслительную ткань исследования.
Что может значить для Иванова опора на источник, "точные" знания, поясним на одном примере. По преданию, Арион — сын Киклея ("Кругового"). Для Иванова тем самым "само предание" отрицает древние свидетельства (Геродота и Суды) об Арионе как изобретатеЛе дифирамба. Ход рассуждения таков: раз исторический дифирамб исполнялся круговым хором, то имя отца Ариона указывает на существование до Ариона традиции киклических хоров. При этом Иванов игнорирует и восходящее к Аристотелю свидетельство о том, что Арион первым ввел киклический хор, а не только изобрел дифирамб10. Но Иванову необходимо отодвинуть дифирамб как можно дальше в "прадионисийскую" архаику, и согласным свидетельствам-источников противопоставляется "само предание", донесшее имя отца Ариона. Однако предание, как правило, ставит рядом с именем легендарного поэта имена муз и божеств, олицетворений поэтических жанров и аксессуаров. Так, имя отца Сафо — Ска-мандроним, т.е. "По-имени-Скамандр", что- делает ее, как и других прорицателей и певцов и самих муз, порождением водной стихии. Возлюбленный Сафо — световое божество Фа-он, а для дочери ее и матери нашлось лишь одно имя — Клеида, т.е. "слава", "молва" (ср.: Муза Клио/Клейо). Может быть, и тут "само предание" говорит, что слава Сафо не только пережила ее, но еще и раньше нее родилась, как цр Ариона — киклические хоры?
Помимо риторических и методологических приемов убедительности Иванов располагает еще и композиционными. В публикуемой главе о трагедии, одной из последних, он постоянно ссылается в подтверждение своих слов на предшествующие страницы книги. Но если и впрямь заглянуть на эти страницы, далеко не всегда там обнаруживается нечто такое, на что можно опереться; часто это только упоминание о том же, о чем вторично заходит речь, но теперь как о уже доказанном. Но как сильна магия иванов*- Трагедия и ритуал у Вячеслава Иванова
303
ского слога, его уверенной и свободной поступи, и какое это обидное и неблагодарное занятие — пытаться разорвать парчовые ризы единственного в мире словесного узора, отороченного научным аппаратом ссылок и греческих цитат! Еще гимназические учителя Иванова прощали ему погрешности в латинских и греческих работах за их "общий прекрасный стиль и чувство языка"11 . Отчего бы не последовать их мудрому примеру? Но придется все-таки сказать о том в картине возникновения трагедии у Иванова, что вызывает наибольшие сомнения, что было вместе с тем характерно для большинства его ученых современников и что по-прежнему излагается в наших учебниках без учета критики таких исследователей, как Пикард-Кембридж, Элс, Лески, Пацер и др. Ведь если идейные, сверхнаучные задачи Иванова связаны главным образом с отечественной умственной атмосферой, то теория возникновения трагедии создана Ивановым во многом в русле западноевропейской классической филологии конца XIX — начала XX в. Правда, и филология в это время находится под сильнейшим влиянием перетекающей в философию теории мифа и как бы устремляется навстречу исканиям Иванова.
Мы не можем изложить здесь сколько-нибудь связную систему взглядов на сложнейшую проблему возникновения трагедии, в которой многое остается и спорным и загадочным. Однако нам кажется необходимым представить, хотя бы в общих чертах, наряду с доводами Иванова и его авторитетов также и контрдоводы. Эту же задачу выполняет
часть наших примечаний к тексту Иванова.
* * *
Изложение истории-трагедии принято начинать с объяснения слова "трагедия". Хрестоматийное, во все учебники попавшее толкование "козлиная песнь" (от tragos козел и Side песнь) содержит в себе целый клубок противоречий, а попытки увязать "козлиную песнь" со свидетельствами традиции приводят к противоречиям еще более глубоким, допущениям еще более смелым. Козлиной песней приходится считать дифирамб, коль скоро от его запевал, по Аристотелю, произошла трагедия, и сатирову драму, которую тот же авторитет как будто бы считает ранней формой трагедии. А чтобы согласовать эти высказывания Аристотеля с этимологией слова "трагедия", в классической филологии было решено считать сатиров козлоподобными существами, а ряженых сатирами — исполнителями древнего дифирамба, составившими некогда хор первой трагедии.
