Историческая грамматика русского языка - Горшкова К.В.
Скачать (прямая ссылка):
То же касается так называемой «Рядной Тешаты» (до 1299 г.), в которой формы аориста и перфекта функционируют как однородные члены предложения с одним временным значением: Ce поряди ся. Тгьшата. съ Якымомъ. про складьство... и рощеть. оу чинила, про межи себе. Co значением перфекта отмечены и некоторые другие единичныеформы аориста в новгородских грамотах, включая и берестяные, где достоверные примеры относятся к текстам XIII—XIV вв. Эти факты никак не могут указывать на процесс «разрушения» аориста в новгородском говоре, а, напротив, говорят о том, что в языковом сознании составителей грамот формы аориста (которые, безусловно, были им известны) не ассоциировались с указанием на действие или состояние, целиком отнесенное к прошлому и не связанное с настоящим — моментом составления документа. Видимо, 12* 331
как и для составителей более поздних документов, это была лишь форма, тем более уместная, чем более значительным казался составляемый текст.
§ 211. Что касается формы имперфекта, то положительных свидетельств его существования в восточнославянских диалектах нет. Мнение о том, что в начальный период создания древнерусской письменной культуры имперфект в местной речи был, основано на довольно последовательном (с точки зрения выражения соответствующего значения) его употреблении в старейших списках «Повести временных лет», в частности в Лаврентьевском; только на этом основании П. С. Кузнецов сделал заключение, что «имперфект, вероятно, был живой формой в эпоху создания подлинника «Повести временных лет». Следовательно утрата его происходила, по меньшей мере, после начала XII в.» \ Между тем, если опираться на этот материал, нельзя не заметить, что уже в старейших списках «Повести временных лет» значение имперфекта эпизодически актуализируется включением во временную форму суффикса -(ы)ва-/-(и)ва-, активизация которого в живой речи может быть связана только с утратой специализированных временных форм.
Уже в начале «Повести временных лет» встречаем оумыкисаху (наряду с оумыкаху), избиваху, проливашеть, убивашета и др. То же и в более раннем списке Новгородской летописи (XIII— нач. XIV в.): разграбливахуть. Особенно много таких образований в Ипатьевской летописи (в списке начала XV в.): сбывашется, выдаеашеть, избивахуть, покрывахуть, проливахуться, прикла-дывахуть, снашивахуться, въжигивашеть, оустягывахуть, пршьжди-вахуть, подъмолвливашеть и др. Природа подобного явления ясна: хорошо усвоенный имперфект с тем значением, которое характерно для него в евангельских и других канонических текстах, продолжавших старославянские традиции, в языковом сознании книжников соотносился с уже оформившимися образованиями с тем же временным значением умык-ива-л(и), разграбл-ива-л(и) и т. п., которые не были «литературными», но тем не менее изредка заставляли автора или переписчика включать в форму имперфекта суффикс -ыва-/-ива-в целях выделения собственно имперфектного значения. Иными словами, формы типа умыкиваху являются свидетельством уже завершившейся в структуре родного для писца диалекта перестройки прежней многочленной системы прошедших времен. На смену им пришли образования на -л с разными видовыми (и «подвидовыми») значениями основ, способные выразить те оттенки значения прошедшего времени, необходимость в которых возникает в диалоге.
Структурно обусловленная необходимость развития форм типа умыкивал(и), сваживал(и), а затем и кашивал(и), наишвал(и), источником которых всеми безоговорочно признается живая речь, понятна, если учесть, что в диалоге формы на -л от основ несовершенного вида используются обычно для выражения значения аориста, а не имперфекта. Иными словами, диалектная речь, расширяя функции
х Кузнецов П. С. Очерки исторической морфологии русского язь’ла, с. 215.
332
суффикса -ьша-/-ива- за рамки собственно видообразования (он начинает распространять и основы несовершенного вида: умыкива-ли — умыка-ли, сважива-ли — свози-ли), явно использует его как средство выражения временного значения, как и в формах настоящего времени. Именно поэтому такие образования и распространяются на бесприставочные формы, что по памятникам письменности фиксируется с XV в., где они всегда подчеркивают отнесенность действия к более раннему периоду. Cm. в московских грамотах конца XV в.: А дал есми ему то(го) деля, что есмиу него даров имывал много; Онъ та(ть)впдомоии преж того неодинова крадывал. А. А. Шахматовым такие формы отмечены в двинских грамотах XV в. с отчетливо выраженным значением более раннего прошедшего: Межа да мшарины по ручей, гд/ъ Eeuia рожь сгъиваль (‘раньше сеял’); Ce купи Грихне Иванъве снъ... цимъ вълодъвалъ игуменъ и его дгьти (‘купил то, чем прежде владел игумен’).
С XVI в. образования на -ыва-л особенно характерны для канцелярско-делового языка как удостоверительных, так и осведомительных актов (включающих повествование). Соотнесенные с формами настоящего времени с тем же суффиксом, они нередко обнаруживают значение повторяемости или обычности действия в прошлом, что дало повод охарактеризовать соответствующие формы как «прошедшее многократное». Между тем значение повторяемости для них является вторичным, потенциально связанным с общим значением основы (а не формы), но не обязательным. Cm. примеры из текстов XVI в., приводимые С. Д. Никифоровым х, в которых значение повторяемости всегда связано с основным для этих форм временным значением — отнесенности в давнее прошлое, а в ряде случаев вообще отсутствует: А послы великие... хаживали ко... царем всеа Pycuu от прежних датцких королей и делывали о всем; Луг каши-вал истори Кузма Баръдатой; Преж сего ту землю пахивал; А наперед сего служивал у Захария... а после Захария служил у Микиты; Продал... росолу... что есми тот росол купливал у Терентья.
