Историческая грамматика русского языка - Горшкова К.В.
Скачать (прямая ссылка):
291
парадигмы спряжения с -т в 3-м л. ед. ч., но с -т’ в 3-м л. мн. ч.: несёт, хвалит, но несуть, хвалять.
Если согласиться с гипотезой о местоименном происхождении -т в глагольных флексиях, то следует исходить из признания достаточной древности форм 3-го л. без форманта -t, которые могли употребляться с безлично-неопределенным значением. В северо-восточных древнерусских говорах (до XIII — XIV вв.) к таким формам при необходимости подчеркивания «известности» субъекта могло добавляться местоимение тъ (та, то), обобщенное впоследствии в качестве показателя грамматического значения 3-го л. При этом Обнорский считал возможным возводить северновеликорусский формант -т не обязательно к -тъ (муж. р.), но в равной степени к -та и -то, где гласный, оказавшийся в постоянно заударной флексии, мог в живой речи подвергнуться редукции (подобно тому, как это произошло с возвратной частицей, закрепившейся в конце глагольной словоформы: купал[ас’] окупалася), в связи с чем -т’ в формах множественного числа он связывал не с древней флексией 3-го л., а с редукцией формы множественного числа местоимення ти, сохранившей мягкий конечный согласный.
Вследствие деактуализации категории неопределенности ~ определенности противопоставление форм без -т и с -т(ъ) теряет прежнее грамматическое основание, что ведет к превращению этого форманта в универсальный показатель значения 3-го л. В этой связи указания памятников письменности на возможность первоначального распространения -т как универсального показателя формы на северо-востоке приобретает важное историческое значение, так как именно здесь в говорах отсутствуют следы категории неопределенности ~ определенности и именно эти говоры соседствуют с диалектами, до сих пор сохраняющими постпозитивный изменяемый член -(о)т, -та, -ту, -то и т. д. Закрепившись в 3-м л. ед. ч., -т как универсальный показатель значения 3-го л. распространяется и на формы множественного числа. Северо-западные (олонецкие) говоры отражают состояние, когда -т продолжает оставаться показателем 3-го л. ед. ч. (параллельно с формами без -т), но еще не распространяется на формы множественного числа, где параллельно с формами без -т функционируют формы с -т'.
§ 180. Все остальные формы настоящего времени тематических спряжений сохраняются до сих пор в подавляющем большинстве восточнославянских диалектов (разумеется, с учетом закономерных фонетических изменений). Можно отметить лишь украинские, известные также юго-западным белорусским говорам, а изредка отмечаемые и в северных великорусских диалектах формы 1-го л. мн. ч. на -мо (йдемо, ходимо), которые в памятниках письменности не прослеживаются. Напротив, не зафиксированы в говорах довольно рано встречающиеся в памятниках формы 1-го л. мн. ч. нетематического спряжения на -мы (есмы, дамы, вгьмы), которые, возможно, являются книжно-литературной контаминацией старой формы с местоимением [есм(ъ) + мы], позволяющей противопоставить формы
292
1-го л. ед. и мн. ч., которые должны были совпадать после падения редуцированных (ибо семь > ес[ш'\ > есм, как и есмъ > есм).
Наконец, в говорах севера зафиксированы формы 2-го л. мн. ч. с ударением на флексии: несете, ходите-, с изменением ударного гласного в [’о]: несете, ходите. Время и условия развития таких форм определить невозможно.
Формы будущих времен
§ 181. Для выражения значения будущего в древнерусских текстах кроме фор?уі настоящего времеги использовались специализированные аналитические конструкции со вспомогательными глаголами. Значение абсолютного будущего выражалось конструкциями с инфинитивом спрягаемого глагола (ср. совр. русск. буду писать)-, для выражения значения относительного будущего, предшествующего другому будущему, как и в старославянском языке, использовались конструкции с причастием прешедшего времени, выражавшим «предшествование».
§ 182. Сложное будущее абсолютное (по терминологии традиционных европейских грамматик, будущее первое) в древнерусском языке выражалось сочетанием инфинитива со вспомогательным глаголом в форме настоящего (будущего простого) времени. По своей семантике оно отличалось от будущего (простого), выражавшегося формєми настоящего времени, мекее тесной связью с моментом речи и, ілзеноє, наличием модальных оттенков, передававшихся вспомогательным глаголом. Именно это принципиально отличает древнерусские конструкции с инфинитивом от современных форм сложного будущего времени, построенных по той же модели.
Древнерусские памятники письменности дают примеры абсолютного сложного будущего времени от глаголов обоих видов со вспомогательными глаголами хочю (с цел. вариантом хощю), начьну (почьну), имамь, буду, из которых буду в сочетании с инфинитивом наименее употребителен. В парадигме сложного будущего времени, таким образом, изменялся только вспомогательный глагол: хочю (имамь, начьну) писати/написати хочешь (имаїиь, начьнешь) писати/написати и т. д.
§ 183. Использование нескольких вспомогательных глаголов, естественно, ставит вопрос о грамматическом статусе конструкций с инфинитивом: являлись ли они сложившимися аналитическими формами (частью общей глагольной парадигмы) или представляли собой свободные синтаксические сочетания со значением будущего времени (подобно совр. стану писать, начну работать).
