Историческая грамматика русского языка - Черных П.Я.
Скачать (прямая ссылка):
В московских, новгородских и прочих грамотах XIV—XV столетий звательный падеж употребляется в строго лексических определённых случаях: господине, госпоже, брате, княже,— как особенность условной фразеологии: „а тобЪ, княже, въ то не въступитися*—в Новгородской грамоте 1304—1305 гг.; „а блюсти ти, господине, вотчины моее*—в Договорной Дмитрия Донского 1371 г.; позже: „а с кЪмъ, брате, будешь въ целовании* —в Договорной в. кн. Василия Васильевича 1434 г., и т. д.
Тем не менее уже к середине XVI в. эти формы перестали восприниматься только как формы единственного числа. Отсюда возможность в некоторых памятниках актового языка этого времени таких сочетаний, как: „Пожалуйте, господине посадники и ратманы..." или: „И судьи вспросили Якова и его товарищев: Скажите, брате, ... чья то земля?* и т. п. Форма „господине* ещё нередко встречается в документах (например, воеводских отписках) середины XVII столетия московского и иного происхождения: „И мы, господине, ханова человека отпустили*; „с БЪла озера послал я к тебе, господине, пристава* и др., хотя вытеснение формы звательного падежа формой именительного в общих чертах закончилось задолго до этого времени.
В литературном русском языке в настоящее время не сохранилось остатков этого падежа, если не считать явно церковно-славянских боже и господи, употребляющихся как междометия. Ho звательная форма ещё возможна у писателей XVIII в.: у Кантемира: ,молчи, уме, не скучай, что так смутен, друже, мой*, „музо, не пора ли...*; У Пушкина—только как стилистический приём: „отпусти ты, старке, меня в море* и т. п. В говорах этих остатков значительно больше, главным об-
ив
разом в фольклоре. Например, в онежских сказках и былинах: яАй же ты, ратаю, ратаюшко!", „ Пришел, ввалился, князю, засель-щина“, „Что,Василие, стучался, Александрович, колотился?14 и т.п. В разговорной, диалогической речи (новгородской и вообще северо-западной, а также сибирской) сюда относится звательный на о: мамо, бабо, девко, дево, Окулино, Манько, Гришо и т. п., иногда, особенно в акающих говорах, с ударением на о: сястрд, Ванькд, и даже с изменением в оу (при громком призыве): нянькбу, Ванькду и т. п. В Сибири форма дево является столь же обычной формой" обращения к женщине, как и паря (из парень) к мужчине. Любопытно при этом, что дево является обращением к любой женщине, независимо от возраста.
К этимологически затемнённым остаткам звательного падежа следует отнести споже (из госпоже), отмеченное в „Росписи слов и речений в Двинской стране* в „Ежемесячных сочинениях*, 1787, XI (449), а также барте (по Далю, вологодское), вероятно, из брате. Ср. в „Житии* Аввакума: прости бйрте (229), простите бартё (234), со значением „пожалуйста*.
В некоторых говорах (как севернорусских, так и южнорусских) в недавнее время возникла новая звательная форма, образовавшаяся путём усечения формы именительного: мам (из мама), баб, девуш (из девушка), ребят (из ребята), Вань, Дунь, Саш и пр.
В украинском и белорусском языках звательный падеж, в общем, сохранился и в литературной речи, и в говорах. В украинском: брате, куме, козаче, синку, мамо, сестро, зоре и пр. Ср. у Гоголя в „Вечерах на хуторе близ Диканьки*: „Ой, місяцю мій, місяченьку, и ти, зоре ясна* и т. п.).
§ 66. Категория „одушевлённости". Так называемые „одушевлённые* существительные (обозначающие живые существа) в современном русском склонении отличаются от „неодушевлённых* главным образом тем, что винительный падеж у них по форме равен не именительному, а родительному,— в единственном числе только в склонении мужского рода на согласный: брата, повара, волка, коня (но: стол, лес, край; ср.: сестру, стену, судью, землю, дитя, имя), а во множественном— независимо от этого условия: братьев, поваров, волков, коней, сестер, судей и т. д. (но: столы, леса, стены и пр.).
Когда-то в дописьменный период, в начале общеславянской эпохи, форма винительного падежа отличалась от именительного,
Н9
возможно, у всех существительных, но несколько позже, вследствие фонетических изменений, у существительных мужского и среднего рода в единственном числе и у существительных женского и среднего во множественном окончания этих падежей совпали: брать — и именительный, и винительный ед. (вместо предполагаемых отдалённо-доисторических братдс—им. ед., братом или братбн— вин. ед.), также: вълкъ, столъ и пр., сестры — и им. и вин. мн., также стгьны и пр.
Вот несколько примеров употребления винительного ед. „одушевлённых" мужского рода из „Повести временных лет" по Лаврентьевскому списку: „поимемъ жену его Вольгу за князь свой Малъа; „выпусти ты свой мужь, а я свой"; „поиде на брать свои"; „посла к нему Мстиславъ соль свой (посла)"; „по-губиша челядинъ„повелЪ осідлати конь“; „налЪзоша быкъ ввликъ (нашли)" и т. д.
Таким образом, в древнерусском языке, как и в других славянских, первоначально не было разницы в склонении между „одушевлёнными" и „неодушевлёнными" существительными. Ho была когда-то разница между падежом подлежащего (субъекта) и падежом прямого дополнения (объекта), и надо полагать, в склонении всех существительных. Эта разница стала утрачиваться ещё до начала письменности у славян. Однако, при относительно свободном порядке слов в предложении, такое положение не могло быть долго терпимо, и с течением времени снова возникла потребность в различении падежа объекта от падежа субъекта. Различение осуществлялось на этот раз с помощью формы родительного падежа (которая давно уже находилась в синтаксических отношениях с формой винительного: ср. вижу сестру, но не вижу сестры, „възлюби злато* и „възлюби мира*) и только в области личных существительных, т. е. обозначающих людей, особенно в области собственных имён. Так появились сочетания типа сестра любить брата, Иванъ видишь Петра, и т. п.г. Уже в Остромировом евангелии: чьт» отьца мою го .и т. п.
