Историческая грамматика русского языка - Черных П.Я.
Скачать (прямая ссылка):
В некоторых случаях, однако, установить первоначальный смысл слова представляет большие затруднения. Древнейшее значение слова синий в славянских языках — сияющий, сверкающий (корень си-', ср. сияти; в „Слове о полку Игореве": „трепещут синии млънии" и т. п.). Надо полагать также, что это слово могло значить и чёрный („синя яко сажа"—в „Житии“ Андрея Юродивого и др.). Прилагательное опасный (ср. пас-mu) значило сначала осторожный, тщательный (отсюда опасная грамота, т. е. охранительная, и т. п.). Глагол бросать, бросить сначала употреблялся только в форме бръенути и только со значением „брить" („да не бръенете брадъ вашихъ"—в Изборнике ок. 1300 г.;
283
но ср. в говорах: броснуть— оголять лён, снимать головку' льна). Ещё в XVII в. говорили: в тюрьму мечут (бросают), они лошади пометали (побросали лошадей).
Таким образом, при изучении древних памятников письменности мы постоянно сталкиваемся с одним и тем же явлением: слова могут иметь другое значение, чем то, с которым они теперь употребляются.
Очень часто семантические изменения протекают в направлении от частного и конкретного к общему и абстрактному. Например, понять, пойму первоначально значило взять, схватить; ср. пойма. Слово веремя из* верт-мен (ст.-сл. крыл), повидимому, имеет тот же корень, что и вертеть, и некогда значило .нечто вращающееся", „колесо" > „след колеса", далее—„путь видимого вращения солнца с востока на запад" > „время такого вращения", день; правьда сначала значило управа, суд; ср. „Русская правда“, от правити—управлять, судить и т.д.
§ 131. К вопросу о древнерусских диалектах. Среди слов, с доисторического времени употребительных в языке восточных славян, конечно, были и такие, распространение которых было более или менее ограничено пределами территории того или иного племени или определённой племенной группировки. Однако в связи с ранним разложением племенного быта в древней Руси мы располагаем слишком скудными данными, чтобы можно было совершенно определённо сказать, что такое-то слово является словенским или кривичским по своему употреблению, такое-то вятичским, а такое-то древлянским и т. п.
Надо полагать, на севере, главным образом на словенской новгородской земле, употреблялись такие слова, как обилье (хлеб на корню), рьль (заливной луг), буй (кладбище), соломя (пролив), (о)лоньсь (в прошлом году), откуда лоньщина (годовалый телёнок; например, в I Новгородской летописи по Синод, списку: „а за лоньщину полъ гривн-Ь..."), шнека (или снека — небольшое судно), паробокъ (слуга), тировати (жить) и некоторые другие слова, встречающиеся преимущественно или исключительно в новгородских и псковских памятниках письменности — летописных сводах, грамотах. Почти все эти слова (за вычетом таких, как тировати) до сих пор употребляются в севернорусских говорах.
О некоторых словах мы можем только сказать, что они не мо г л и быть ни северными, ни западными, ни юго-запад-
289
иыми по происхождению, как, например, слово лошадь. Возможно, что это слово, заимствованное, как полагают, из тюркских языков, где-то на юго-востоке, сначала употреблялось вятичами, а от них потом перешло к радимичам, к кривичам; может быть, к полянам, в древний Киев и т. д.
Если имя Москва (сначала: река, потом — город) восходит к слову москы, род. москъве (ср. свекры, свекръве; тыкыу тыкъве и пр.), что значит влага, а имя Волга к слову вълга (совр. волглый), что значит также влага, то, принимая во внимание, что Москва-река является „вятичской* рекой, т. е. протекает по бывшей территории вятичей, а Волга в её верховьях искони была занята кривичами, которые потом мало-помалу спускались по этой реке, и что, следовательно, Москве, реке и городу, имя могли дать вятичи, а Волге — кривичи, можно предположить, что понятие влага, вода передавалось у вятичей словом москы, а у кривичей — вълга.
Как уже отчасти было отмечено выше, в письменных памятниках новгородского, псковского, смоленского происхождения получили отражение не только лексические особенности словенского и западнокривичского диалектов, но также и фонетические. Уже новгородские рукописные книги XI в. характеризуются смешением букв ц и Hi отражающим или смешение соответствующих звуков, или совпадение ч с % в произношении — цистый и т. п., а также некоторыми другими особенностями: употреблением а вместо гь\ лицемиръ-ствовати и т. п., жг’ вместо жд9: дъжгъ и др. Псковские письменные памятники XIV—XV вв., кроме смешения ц и % отличаются ещё смешением с и Wi з и ж: здати (ждать), вешна (весна), употреблением KAf гл вместо л в причастных формах прошедшего времени: прибегли и т. п., и другими особенностями. Смоленские грамоты XIII в. отличаются от новгородских этого времени тем, что, кроме смешения ц и ч, они знают ещё употребление у вместо в в таких случаях, как у Ризгь (в Риге), и т. д. Памятники северо-восточного происхождения (Ростов, Суздаль, Владимир, Москва и др.) характеризуются отсутствием тех диалектальных черт, которые являются типичными для памятников новгородских, псковских, смоленских.
