150 языков и политика. 1917 - 2000. Соц-лингвистические проблемы СССР и постсоветского пространства. - Алпагов В.М.
ISBN 5-4282-158-7
Скачать (прямая ссылка):
Однако и многие западные исследователи постоянно отмечают сходство многих ситуаций между СССР и другими, в том числе и европейскими странами. Например, одна из статей Г. Льюиса специально посвящена сопоставлению языковой ситуации и языковой политики в СССР и Уэльсе; при некоторых отличиях основное внимание здесь обращено на сходство как объективных ситуаций, так и государственных мероприятий; в частности, Г.Льюис указывает, что системы двуязычного образования в СССР и Уэльсе достаточно похожи (Lewis, 1982, с. 254; см. также Lewis, 1972, с. 155, 219]. Функционирование валлийского или шотландского (гэльского) языка оказывается весьма похожим па ситуацию со многими языками РСФСР: многие носители этих языков, сохраняя их в быту, не испытывают желания читать на каком-либо языке, кроме английского, и на материнских языках неграмотны ITmdgill, 1983. с. 147; Fasold. 1984, с. 226]. А так называемый шотландский диалект английского языка (не путать с гэльским!) один автор сопоставил с украинским: тот и другой устойчивы в сельской местности и использовались в художественной литературе (вспомним Р. Бёрнса), хотя шотландский в отли-
131
чиє от украинского не имел никогда официального статуса (Grant, 1989, с. 79-80]. Данное сопоставление все же не вполне верно: трудно себе представить "Кибернетический энциклопедический словарь" по-шотландски. Но вполне можно согласиться со словами о том, что многое из того, что произошло в Средней Азии в советский период, не имеет русской специфики и бывает при любой модернизации (Bacon, 1966, с 207].
Нередко вспоминаешь советскую ситуацию и тогда, когда тот или иной автор и не имеет ее прямо в виду. Р. Фесолд, рассматривая разные ситуации в многоязычных обществах, приходит к выводу, что идеальна та ситуация, при которой каждая группа сохраняет свою идентичность на местном уровне, но при этом все ощущают себя частью нации как целого (Fasold, 1984, с. 9|. Но что это такое, как не столь нелюбимая на Западе концепция "советского народа"? Другой вопрос, что у нас эта ситуация нередко существовала лишь формально и до конца так и не реализовалась на практике.
Можно согласиться с таким высказыванием: "Цель русификаторской политики, которую в той или иной мере осуществляли центральные власти при активнейшем, как правило, участии национальной партийно-советской элиты, была... не столько в ассимиляции нерусских народов, сколько в их унификации, советизации" (Савоскул, 1992, с. 95). И более объективные западные наблюдатели отмечали, что главная цель официальной советской языковой политики состояла не столько в ассимиляции, сколько в распространении национально-русского двуязычия (Lewis, 1972, с.174; Silver, 1978, с. 251; Comrie, 1981, с 32; Raun, 1985, с 28]. Г.Льюис даже отмечал, что в СССР русский язык выдвигается в положение, которое в ряде стран занял английский язык: он становится необходимым техническим средством, а отношение к нему отделяется от отношения к государству и русской культуре (Lewis, 1972, с 292]. Безусловно, концепция "второго родного языка", если отвлечься от ее идеологических акцентов, объективно работала в пользу этого и представляла собой некоторый компромисс между необходимостью всестороннего удовлетворения потребности взаимопонимания и хотя бы частичным учетом потребности идентичности.
В период общей стабильности системы между потребностями установилось некоторое неустойчивое равновесие. В рамках единого государства, пусть и с элементами федерации первенствовала потребность взаимопонимания. Ее нарушение могло иметь
132
серьезные последствия: фронтовики помнят, как трудно бывало новобранцам из Средней Азии27. Но чаще русский язык не знали те, кому особенно и не надо было его знать. Потребность же идентичности не могла не нарушаться и преобладание двуязычия над полной русификацией даже во многом создавало особую скрытую напряженность: разделение общества на одноязычных и двуязычных представляло собой вид социального неравенства.
В СССР существовало объективное противоречие, скорее даже усугубленное языковой политикой 20-30-х гг. и сохранявшимися позже ее реликтами. С одной стороны, объективно усиливались позиции русского языка, с другой стороны, многие другие языки значительно развились по сравнению с дореволюционным временем [см. об этом Lewis, 1972, с 14-15]. Советская национальная политика, в том числе языковая, значительно развила национальное самосознание многих народов. Особенно это было заметным в Средней Азии, где каждый узбек в отличие от времен В. В. Бартольд а и Е. Д. Поливанова уже знал, что он узбек, и даже хорошее знание русского языка не приводило к желанию ассимилироваться с русскими; [см. Bennigsen, Quelquejay, 1967, с.36; Bacon, 1966, с. 210-214]. Большую роль в этом играло и то, что в отличие от 20-х гг., например, тот же узбекский язык имел четкие границы распространения и языковую норму [Fierman, 1985, с. 205]. Если ряд других средств национального объединения (религия и пр.) в советское время подавлялся, то развитие национальных языков в той или иной степени обладало государственной поддержкой, а это независимо от реальной коммуникативной роли тех или иных языков повышало их символическую роль с точки зрения разграничения "свой — чужой" |см. об этом Lewis, 1989, с. 287). Безусловно, все эти проблемы существовали не только в СССР, но указанное противоречие оказывалось здесь особенно серьезным. Оно долго существовало в скрытом виде, но в годы перестройки вышло на поверхность.
