150 языков и политика. 1917 - 2000. Соц-лингвистические проблемы СССР и постсоветского пространства. - Алпагов В.М.
ISBN 5-4282-158-7
Скачать (прямая ссылка):
108
1982, с. 35; Raun, 198S, с. 29). Как весьма правдоподобно заметил один из западных наблюдателей, среднеазиатские народы были склонны в переписях преувеличивать знание русского языка, а прибалтийские — преуменьшать [Grant, 1989, с. 76]. В целом же можно согласиться с М. Н. Губогло, говорившим о том, что количество людей, способных на том или ином уровне вступать в необходимое для них общение на русском языке, было больше, чем это отражено в переписях |Губогло, 1979, с. 7|. Это, однако, не означало, что все эти люди могли абсолютно свободно пользоваться русским языком.
Знание русского языка резко различалось по регионам. Если в Молдавии, по примерным подсчетам М. Н. Губогло, людей, абсолютно не владевших русским языком, было не более 5% населения IГубогло, 1979, с. 7|, и сходная картина наблюдалась на всей территории РСФСР, на Украине, в Белоруссии, в Прибалтике и в несколько менее благоприятном для русского языка варианте в Казахстане и Закавказье (іде действительно худшим знанием русского языка выделялась наиболее моноэтничная Армения), то иная картина наблюдалась в Средней Азии.
Здесь "большинство сельского населения с низким образовательным уровнем владеет и пользуется просторечными и диалектными формами родных языков и не знает русского языка" [Баскаков 1994 б, с. 157|. Согласно данным переписи 1989 г., свободно владели русским языком лишь 20,7% каракалпаков, 23,8% узбеков, 27,6% туркмен, 35,2% киргизов [Население, 1990, с.37-391; в основном это городские жители. Конечно, это не значило, что остальные совсем не знали этого языка: по крайней мерс мужская часть населения как-то знакомилась с ним в армии (вообще, армию в СССР оценивают как второй по значению после школы источник знания русского языка [Губогло, 1984, с.79]). Однако даже "выпускники национальных средних школ, как правило, плохо или совсем не владеют русским языком, что затрудняет их дальнейшее обучение на русском языке в вузах, ссузах (средние специальные учебные заведения. - В. А.) и профтехучилищах" |Баскаков, 1992, с. 29] Возникал замкнутый крут освоение коренным населением новых профессий сдерживаюсь незнанием русского языка, а его знание сдерживалось сосредоточением коренного населения в традиционных сферах, прежде всего в сельском хозяйстве.
Население Средней Азии весь советский период четко делилось на коренное и некоренное. К первому помимо титульных
109
наций республик относились те же нации в роли меньшинств (узбеки в Таджикистане, таджики в Узбекистане и пр.), а также более мелкие народы типа шугнанцев или белуджей. К некоренному населению помимо русских, украинцев, белорусов, евреев относились и немцы, корейцы и, что особенно примечательно, татары [Akiner, 1989, с. 114]. Пример последних показывает, что ни сходство языков, ни даже религия не играли здесь решающей роли. Важнее было то, что среднеазиатские татары переехали на нынешнюю территорию обитания в недавнее время и жили в основном в городах. Некоренные народы владели русским языком и зачастую не знали никакого другого. Коренное же население обычно оказывалось либо одноязычно, либо, если ситуация способствует двуязычию, то скорее осваивало в качестве второго не русский, а какой-либо другой; например, таджики Узбекистана лучше владели узбекским, чем русским (Баскаков. 1992, с. 19].
Происходило нечто вроде стихийного апартеида: в сельском хозяйстве, торговле, мелком производстве, а также в сфере гуманитарных знаний и во многом в системе управления господствовали коренные народы, а в крупной промышленности, технике, естественных науках — некоренные. Так, на Ташкентском авиазаводе лишь 1% работников составляли узбеки [Баскаков, 1992, с. 12]. Вовлечение коренных народов в индустриальные сферы как-то делалось в 30-е гг., когда попытки их ускоренной европеизации шли нс только в области языка; потом думали лишь о поддержании статус-кво И, например, процент киргизов среди рабочих и инженерно-технических работников, поднявшись между переписями 1926 и 1939 гг., затем не менялся вплоть до 1989 г. [Баскаков, 1992, с. 12). Совсем иной, однако, картина была в сфере управления. Если "коренизация" в этой области в Средней Азии в 20-30-е гт. шла плохо, несмотря на все усилия, а в предвоенные и военные годы наблюдался откат, то в послевоенные десятилетия руководящие позиции коренного населения значительно выросли и оно получило в сфере управления то, что не могло иметь в годы специальной политики "корениэации" [Fierman, 1985, с. 214|.
Такая ситуация ограничивала двуязычие. Некоренное население почти не выхолило за пределы крупных городов (единственное заметное исключение — Чуйская долина в Киргизии), а в городах весьма часто коренное и некоренное население селилось в разных районах. Если в целом в стране обстановка более способствовала языковой ассимиляции, чем сегрегации [Lewis, 1972,
ПО
с.50|, то Средняя Азия составляла исключение. Там же, где коренное население тесно соприкасалось с некоренным, происходило то же, что везде: общение на русском языке. Больше всего JTO наблюдалось в городской непроизводственной сфере.
