150 языков и политика. 1917 - 2000. Соц-лингвистические проблемы СССР и постсоветского пространства. - Алпагов В.М.
ISBN 5-4282-158-7
Скачать (прямая ссылка):
Как мы уже говорили, несколько парадоксальным образом усиление централизации в государстве к концу 20-х гг. временно укрепило политику языковой децентрализации, еще проводимую по инерции: она стала вестись по общегосударственному плану. Но противоречие между общегосударственной и языковой политикой стало еще более явным. Идея о необходимости чтения Пушкина и Шекспира на корякском или ассирийском языке не имела массовой поддержки: одноязычные носители этих языков обычно не испытывали потребности в овладении русской и западной культурой; если же такая потребность появлялась, она сопровождалась освоением русского языка.
И ничего удивительного в этом не было. Во всем мире на соответствующей стадии экономического и политического развития происходит то же самое: стихийное вытеснение языков мен-шинств и распространение престижных языков. Как подчеркивает в связи с этим Р. Диксон, трудно учить язык только ради эт-
S4
пической гордости, должны быть и практические причины для этого [Dixon, 1997, с. 111]. Он же указывает на опыт миссионеров, трудившихся над переводом Библии на языки аборигенов Австралии. В большинстве случаев их труд оказывался бесполезным: австралийцы либо не могли читать Библию вообще, либо предпочитали это делать по-английски [Dixon, 1997, с. 112-113J. Так что вопрос о том, что предлагалось читать просвещаемым народам: Библию или Ленина, — не был здесь определяющим. Различие было лишь в том, что языковая политика в СССР была более целенаправленной, чем в Австралии, где миссионеры чаще были одиночками. Но стихийно пробивало дорогу все то же стремление освоить более престижный язык.
О стихийном сопротивлении снизу проводимой сверху политике у нас мало данных. Один пример, к сожалению, известный лишь в самых общих чертах, заслуживает особого внимания: "В 1927 г. в Дагестане отмечались открытые выступления против латиницы и требования создания национальных письменностей на основе русской" (Тамазишвили, 1993, с. 296]. Еще пример. Местные русские работники Сибири и Дальнего Востока часто сознательно тормозили внедрение письменности для местных национальных меньшинств, ориентируясь на русский язык и мотивируя это "дикостью и малочисленностью народов" [Зак, Исаев, 1966, с. 11] (ср. позицию М. Л. Вельтмана-Павловича). Наконец, несколько курьезный пример, относящийся к середине 30-х гг. В Наркоми рос явилась группа цыган, устроила там скандал и проникла в кабинет наркома А. С. Бубнова. Они требовали ни больше ни меньше чем перевода образования в цыганской школе в Москве на русский язык. Нарком направил в эту школу своего консультанта по национальному образованию Ф. Ф. Советкина (впоследствии и вспоминавшего этот эпизод). Тот застал такую картину на уроке арифчетики: учитель-цыган на чистом цыганском языке объясняет правила, а мальчик у доски не может ничего сказать. Учитель, не выдержав, выругал его по-русски: "Да что ты, дурак, что ли, что не понимаешь такого простого вопроса?". Цыганенок ответил: "Да я все понимаю, но не знаю, как это сказать по-цыгански". После этого преподавание цыганского языка в Москве прекратилось [Советкин, 1974-1980, т. 2, с. 41|.
Итак официальная политика нередко вызывала недовольство и у русских, и у самих меньшинств, для которых овладение русским язь.ком было важнее, чем овладение культурой на материн-
85
ском языке Чаще, конечно, сопротивление политике шло пассивно и неосознанно, как у слушателей этого комвуза. А поскольку в общегосударственной политике интернационализм все более сменялся национализмом, постепенно восстанавливались дореволюционные традиции, то закономерно произошла и смена языковой политики во второй половине 30-х гг.
ПОВОРОТ политики
Новая языковая политика вызревала постепенно. Есть свидетельство ученика Н. Я. Марра профессора И. В. Мегрелидзе о том, что высшие органы власти приняли решение о переводе письменностей народов СССР с латиницы на кириллицу еще в октябре 1933 г.; воспоминания И. В. Мегрелидзе 1988 г. опубликованы в книге [Горбаневский, 1991, с. 246]. Но если это и так, то все равно это решение никак не обнародовалось почти три года, а политика некоторое время оставалась прежней. Еше одно наблюдение: вышедший в 1934 г. после четырехлетнего перерыва терминологический словарь украинского языка уже содержал огромное количество русизмов и интернационадизмов |Dinglcy, 1989, с. 181]
Первый несомненный знак изменения политики — постановление Президиума ЦИК СССР от I июня 1935 г. о переводе на кириллицу письменностей для языков народов Севера. Такое решение еще мало что меняло: латинские письменности для этих языков ввести почти не успели. Например, обучение на хантыйском и корякском языках ни тогда, ни позже нс пошло дальше подготовительного класса !Национальные, 1958, с. 294]. Вскоре в качестве пробной меры кириллицу ввели сразу для двух языков в Кабардино-Балкарии, как говорят, по настоянию влиятельного в те годы руководителя республики Б Калмыкова |KoutnisofT, 1951, с. 124]. Это уже показывало новые ориентиры. К 1935-1936 гг. начало сворачиваться в некоторых случаях и национальное обучение Особенно это касалось нетитульных народов. Например, к 1935 г. уже был снят с повестки дня вопрос об украинских школах в Московской области, хотя татарские, немецкие и цыганские школы там еще существовали [ПН, 1935, Ng 3, с. 60-64].
