150 языков и политика. 1917 - 2000. Соц-лингвистические проблемы СССР и постсоветского пространства. - Алпагов В.М.
ISBN 5-4282-158-7
Скачать (прямая ссылка):
79
могло, и в 1930 г. тираж газеты 'Башкортостан' снизился с 10 ООО до 3 600 экземпляров. Пришлось срочно вновь разрешать использование запретного арабского письма для публикации "наиболее важных" материалов и восстановить прием администрацией бумаг, записанных араби ней. Реально переход на латиницу занял большую часть 30-х гг. и закончился как раз тогда, когда уже требовалось вводить кириллицу [Усманов, 1993]. Другой пример связан с введением литературной нормы для бурят. У них не было единого языка, а диалекты сильно различаются между собой. Часть бурят считала более престижным вариантом "своего" языка халха-монгольский, принятый в МНР. И в январе 1931 г. ЦИК Бурят-Монгольской АССР и Бурятский обком утвердили халха-монгольский как литературный язык бурят. Затем, вероятно, до руководства дошло, что внедрять в этом качестве язык дружественного, но все же другого государства политически опасно; всего через несколько месяцев только начавшее выполняться постановление отменили и приняли решение заново развивать литературный язык па основе одного из бурятских диалектов — се-ленгинского |историю этой ситуации см. Поппе, 1932, с. 23). Уже через три года основа бурятского языка еще раз была изменена: вместо селеигипского диалекта стали ориентироваться на хорин-ский.
Еще более сложной была политика в Дагестане, рае для лингвиста и труднейшем регионе для деятелей языкового строительства и планирования. Существование десятков языков на небольшой территории вызывало две противоположные тенденции: к развитию по возможности каждого из языков и к выработке общего языка для всего Дагестана. Поначалу вопреки обшей направленности языковой политики в СССР победила вторая тенденция. Может быть, в этом сыграла роль позиция одного из тогдашних теоретиков национальной политики в РСФСР M Л.Вельтмана-Павловича, посетившего Дагестан в 1920 г. Он посчитал, что "многие термины, вошедшие уже в обиход нашей речи, понятные не только рядовому рабочему, но и серому крестьянину, совершенно непереводимы на бедный ешс язык туземцев" (Павлович, 1921, с. 15|. Он же жаловался на то, что его речи (естественно, по-русски) требовали переводчика на несколько языков, что занимало времени в два-три раза больше, чем говорил он сам !Павлович, 1921, с. 15]. Как бы то ни было, первоначально единственным литературным языком в Дагестане (при невозможности введения русского) сочли тюркский, то есть азер-
80
байджанский, имевший распространение в межнациональном общении в прикаспийской части Дагестана; он господствовал в 1923-1928 гг. Этот язык уже обладал литературной нормой, но не был понятен большинству населения. С 1928 г. азербайджанский язык начал вытесняться местными языками, среди которых первоначально на первое место был поставлен кумыкский. И лишь в 1933 г. по общему образцу началось ускоренное развитие сразу 11, а с 1936 г. 12 языков. [Историю языковой ситуации в Дагестане см. Bennigsen, Quclqucjay, 1967, с. 20-22).
Безусловно, немало было и объективных трудностей. Hc хватало денег,'не хватало учителей. Жалоб такого рода много в издававшемся ВЦКНА журнале "Просвещение национальностей" и его преемнике "Революция и национальности". Конечно, при большом культурном различии между русскими и многими народами СССР взаимопонимание не могло быть достигнуто быстро. Нередко "коренизация" оказывалась лишь формальной. Так, нередко в Узбекистане местные кадры лишь номинально занимали руководящие должности, а выделение узбекам процента мест в вузах не приносило успеха; даже к концу 30-х гт. количество узбеков в вузах и даже средних школах совершенно не соответствовало их доле в общем населении [Fierman, 1985, с. 208-214).
И все-таки и эти объективные и субъективные трудности были в принципе преодолимы. Во многих случаях они не так быстро, как хотелось бы, и с неоправданными потерями, но постепенно преодолевались. Главная сложность оказалась в другом: в потребности взаимопонимания.
Как ни относиться к не лишенным высокомерия высказываниям М. Л. Всльтмана-Павловича, но он нащупал серьезную проблему: ситуация, когда каждое выступление требует потом втрое большего времени на перевод, не слишком удобна. Ешс более внимательно отнесся к этой проблеме Е. Д. Поливанов. Убежденный сторонник развития языков малых народов, он в то же время был тонким наблюдателем, более чутким к реальности но сравнению с его коллегами. В 1926-1929 гг. он возглавлял секцию родных языков Коммунистического университета трудящихся Востока, где готовили национальные партийно-государственные кадры. В преподавании наряду с общественными дисциплинами ведущее место занимало изучение двух языков: русского и родного. Под родным языком обычно понимался нормированный вариант материнского языка слушателя, но не всегда: абха-
6 За» '42
81
зы. мегрельцы, южные осетины учили в качестве "родного" языка грузинский.
В статье (Поливанов, 1927 б) ее автор рассматривал свой опыт работы в комвузе. Он отмечал, что студенты, активно стремясь выучить русский язык, не понимали, зачем нужно учить еще и родной. Приходилось вести разъяснительные беседы. Темы, рассказанные слушателям ком вуза по-русски, они не могли изложить на своем языке, хорошо им известном на бытовом уровне, г е. "в процессе учебы языковое мышление на родном языке hc участвовало" (Поливанов, 1927 б, с. 114). Грамотность на русском языке была выше, чем на родном, а в устной беседе студенты не могли на своем языке изложить "темы, возвышающиеся над уровнем обывательской беседы" !Поливанов, 1927 б, с. 113(. Вывод автора о типичном слушателе этого комвуза таков: "Грубо говоря, он получил образование как представитель русского языка, а в качестве представителя родного языка остался... обывателем" (Поливанов, 1927 б, с. 114|.
