Работы по поэтике: Переводы - Якобсон Р.
Скачать (прямая ссылка):
171 Гуана — это, гто существу, оксюморон) определяет роль женщины в этом действии. Симптоматично, что «миф о губительной статуе» является в творчестве Пушкина единственной постоянной формой вмешательства статуи в поэтическое действие.
Образ статуи — вершителя человеческой судьбы — в произведениях Пушкина не остается изолированным^ наоборот, он органически связан с его поэтической мифологией в целом. В исследовании Бищшли (одном из наиболее глубоких во всей литературе о Пушкине) подчеркивается, что специфическим принципом пушкинской поэзии является ее динамический характер.
«Я не знаю поэта, который бы пользовался образом бегущей воды так часто, как Пушкин.» Его светила всегда движутся,» интересно отметить обилие эпитетов, характеризующих динамические свойства предметов... В его словаре «жизнь», «живой», «оживлять» и т. п. занимают исключительное место.» Главная функция жизни - дыхание. У Пушкина все «одушевлено» и все «дышит»... Все предметы рассматриваются sub specie движения — возникновения их или заключенного в них потенциального роста... «Мертвая природа» для пего полна жизни... Всего чаще им владеет представление быстрых, стремительных движений... Один из его излюбленных образов-символов — корабль, представитель быстрого и вместе легкого, скользящего движения... Шаблонный символ дороги как «жизненного пути» приобретает у него особенную Шубину и содержательность». Вся жизнь — космическая, личная и социальная — воспринимается как сплошной процесс...»4*
Таким образом, в пушкинской символике покой, неподвижность есть яркий контрастный мотив, который предстает либо в виде вынужденной неподвижности — сюда мы можем включить разнообразно модифицируемые образы узника, «мучимого каэнию покоя», закрепощенного народа, живого существа в клетке или теснимого потока (невольных вод), — либо в виде свободного покоя как воображаемого, сверхчеловеческого и даже сверхъестественного состояния49. Для поэта время останавливается в момент любовного восторга («Надпись к беседке», 1816 [?]); поток его дней становится спокойным в минутной дремоте и отражает лазурь небес (из лирического наброска 1834 г.); вольный покой — отнюдь не счастье, это мечта поэта («Пора, мой друг, пора», 1834 [?]). Пушкин связывает идею торжественного, безмятежного покоя со святыней чудесной красоты («Красавица», 1832), благословляет также «радостный покой» и «невозмутимый, вечный сон», «торжественный покой» последнего ночлега (эпитафия кн. Н.С.Волконскому, 1828; «Перед гробницею святой», 1831; «Когда за городом, задумчив, я брожу», 1836). Если человеческая жизнь есть мощное проявление космической деятельности, а покой -лишь отрицание этой жизни, лишь отклонение, лишь аномалия, то для статуи, наоборот, покой есть естественное «немаркированное» состояние, а движение статуй — это отклонение от нормы. Для мифотворящего гения Пушкина статуя, которая всегда предполагает активность и движение5 0 и в то же время сама по себе неподвижна, являет собой чистое воплощение сверхъестественного, свободного, творческого покоя: действительно, статуя «выше всех желаний.., » и спит «сном силы и покоя, / Как боги спят в глубоких небесах» («Скупой рыцарь») t
Это упоминание богов в устах средневекового рыцаря звучит несколько странно, однако это весьма характерно для Пушкина. Для него
172 могущество «неподвижной мысли» имеет несомненные языческие ассоциации. Характерно, что статун в его произведениях часто обозначаются как кумиры, что так возмутило царя Николая в «Медном Всаднике»51, Русские поэты — будь то не верящий в бога Пушкин5 2, еретик Блок или антирелигиозно настроенный Маяковский — выросли в мире православных обычаев, и их творчество независимо от их намерений насыщено символикой ортодоксальной церкви. Именно православная традиция, которая сурово осуждала искусство скульптуры, не допускала его в храмы и понимала его как языческий или сатанинский порок (эти два понятия для церкви были равнозначны), внушила Пушкину прочную ассоциацию статуй с идолопоклонством, с сатанинскими силами, с колдовством. Нам достаточно прочесть размышления Гоголя о скульптуре, чтобы понять, как неразрывно искусство ваяния бьшо связано с идеей язычества в русском мировоззрении. «[Скульптура] родилась вместе с языческим, ясно образовавшимся миром, выразила его — и умерла вместе с ним... Она так же отделялась от христианства, как сама языческая вера» («Скульптура, живопись и музыка», 1831). На русской почве скульптура тесно ассоциировалась со всем нехристианским, даже антихристианским, в духе петербургского царства51. Весьма характерно описание статуи в стихотворении «В начале жизни...»: «чудесные творенья», «волшебная краса», «бесов изображенья», «сила неземная», «волшебный демон». Языческие, демонические очертания «Медного Всадника» были убедительно выявлены такими разными интерпретаторами поэмы, как Мережковский, Брюсов, Ходасевич и Мире кий.
Ученые, связывающие приглашение Дон Гуаном каменного гостя с вызыванием тени мертвой возлюбленной в болдинской лирике поэта54 и видящие в статуе лишь маску призрака, который без этого прикрытия мог бы создать впечатление безумного бреда*5, забывают о характерных свойствах статуи в символике Пушкина: ожившая статуя в противоположность призраку является орудием злой магии, она несет разрушение и никогда не является воплощением женщины.
