Работы по поэтике: Переводы - Якобсон Р.
Скачать (прямая ссылка):
151
! і !
L ниє «медный царь», как у Ирвинга, а не «медный всадник». Иногда чужое произведение, которое служит отправным пунктом для одного из творений Пушкина, одновременно дает стимул к созданию другого, родственного первому, произведения. Так, сцену, в которой Дон Гуан обращается к статуе командора, Пушкин во многом заимствовал у Мольера, а заявление Сганарелля «Ce serait ?tre fou que «Taller parier a line statue» [«Говорять со статуей было бы безумием»], возможно, внушило Пушкину эпизод обращения безумного Евгения к Медному Всаднику.
Осень в деревне, как неоднократно упоминает поэт, была наиболее благотворной порой в его творчестве. Трижды — осенью 1830, 1833 и 1834 гг. — Пушкин уезжал из столиц в свое нижегородское имение Бол-дино, «Что за прелесть здешняя деревня! — писал он своему другу Плетневу из Болдина, — вообрази: степь да степь, соседей ни души»*, пиши дома сколько вздумается, никто не помешает»1 . «Каменный гость» относится к богатому урожаю первой болдинской осени, «Медный Всадник» был самым выдающимся произведением второй осени, а «Сказка о золотом петушке» составила единственный результат последней, наименее плодотворной болдинской осени» Эти пребывания в Болдине занимают поистине исключительное место в жизни поэта. Они входят в период, начавшийся со сватовства к Наталье Гончаровой весной 1829 г. и составляющий совершенно особый этап в жизни и литературной деятельности Пушкина. Именно к этому периоду относится миф о губительной статуе.
В предшествующ^ период, начавшийся с казни декабристов и возвращения Пушкина из ссылки, в эпических произведениях поэта источником ужаса служат чудовищные нагромождения уродливых тварей (в сне Татьяны [1826]
Сидят чудовища кругом: Один в рогах с собачьей мордой, Другой с петушьей головой, Здесь ведьма с козьей бородой, Тут остов чопорный и гордый, Там карла с хвостиком, а вот Полужуравль и полукот.
Еще страшней, еще чуднее: Вот рак верхом на пауке, Вот череп на гусиной шее Вертится в красном колпаке...)
или человеческое лицо, искаженное мукой насильственной смерти (повешенные во фрагменте «Какая ночь!», а также в ряде рисунков поэта; утопленник в балладе поэта того же названия [1828]). В «Полтаве», написанной в конце 1828 г., эти два мотива объединяются в несвязной речи безумной Марии о волчьей голове ее казненного отца12 -
На рубеже перехода от ужаса чудовищ к ужасу статуй находится рассказ «Уединенный домик на Васильевском», рассказанный Пушкиным в обществе в конце 1828 или в начале 1829 года и записанный знакомым поэта В» П, Титовым, а затем опубликованный им под псевдонимом в альманахе «Северные цветы» за 1829 г. Этот рассказ повествует о происках коварного черта, который то входит в дом к герою, по словам повествования, «с таким же мраморным спокойствием, с каким статуя
152 Командора приходит на ужин к Дон-Жуану», то превращается в таинственного извозчика, и, когда седок бьет его палкой по спине — аналогично тому, как Дадон бьет звездочета, — слышится звенящий звук костей; извозчик поворачивает голову — здесь Ходасевич напоминает об аналогичном движении головы Медного Всадника13 — и «показывает ему лицо мертвого остова». В пушкинской гротескной повести «Гробовщик», законченной в Болдине двумя месяцами раньше «Каменного гостя», осмеиваются старомодные фантастические картины ужасных трупов и комически предваряется сюжетное ядро столкновения Дон Гуана с каменным гостем1 .
Однако не только миф о губительной статуе, но и даже сама тема статуи не встречается в произведениях Пушкина 20-х годов — вплоть до конца 1829 г., за исключением некоторых несущественных упоминаний, побочных и эпизодических, в стихотворении «Чернь» (1828), в лирическом наброске «Кто знает край» (1827) и еще раньше в издевательско-юморнстических стихах «Брови царь нахмуря», а также в «Борисе Годунове» (1825),
Сцена в «Борисе Годунове» изображает бал в замке воеводы Мниш-ка. Слышится светская болтовня, и ее содержание составляет резкий контраст с действительностью. О Самозванце одна из дам говорит: «И царская природа в нем видна»; а о Марине, чья бешеная одержимость страстью восхищала Пушкина, говорится:
... мраморная нимфа:
Глаза, уста без жизни...
Здесь снова обнаруживается обычное противопоставление живого человека его мертвенному изображению, осложненное, с одной стороны, тем обстоятельством, что второй член противопоставления метафорически характеризует его первый член, и, с другой стороны, тем, что подобная характеристика находится в явном противоречии с действительностью.
В сентябре 1829 г. Пушкин приехал в Москву с Кавказа, с театра военных действий, где он был очевидцем турецкой кампании и взятия Эрзерума. Перед отъездом на Кавказ он просил руки Натальи Гончаровой, но от ее матери он получил неопределенный, уклончивый ответ. По возвращении в Москву он вновь был ею принят весьма холодно. Особую неприязнь у будущей тещи Пушкина вызывали его небдагочестие и резкие выпады против царя Александра1s; именно во время пребывания в Москве (21 сентября 1829 г.) обиженный и отвергнутый Пушкин завершил саркастический цикл своих поэтических инвектив против Александра восемью строками стихотворения «К бюсту завоевателя», в котором он, так сказать, подтверждает свое резко отрицательное отношение к покойному царю, сравнивая его бюст, изваянный Торвальдсеном, и двусмысленное выражение лица бюста с действительной противоречивостью самой личности царя, «в лице и в жизни арлекина» (см. шш. 16). Если не считать написанного несколько ранее в том же году посвященного Дельвигу четверостишия «при посылке бронзовою Сфинкса»16, это — первое стихотворное произведение Пушкина 20-х годов со скульптурной темой, и с самого начала эта тема симптоматично увязывается с темой петербургского царства. Здесь классическая форма надписи на статуе сочетается с эпиграмматическим содержанием. Возвышенный стиль этой формы придет к Пушкину лишь позднее.
