Работы по поэтике: Переводы - Якобсон Р.
Скачать (прямая ссылка):
Входить в какую угодно монолитную группу, равняться по какому-то четкому направлению — такие вещи отталкивали Пастернака, который со всем пылом разбивал привычный антураж. Он пытался убедить Маяковского, как чудно было бы, если б тот распростился с футуризмом [см. ОГ, 271]. Он не любил иметь точки совпадения с современниками, находя это «пошлым» [см. ОГ, 272]: он отворачивался от них, он звал спрыгнуть в сторону с общей дороги [см. ОГ^ 256]. И все же, несмотря на идеологическую смуту эпохи, доходящую до ненависти и взаимного непонимания, поэзия его не менее явственно «принадлежит своему времени». Мы увидим это и в его упорном творческом усилии освободиться от объекта, и в общей перестройке художественной грамматики. Прежняя грамматика покоилась на дуализме прошлого и настоящего, где настоящее в противовес прошлому воспринималось как немаркированный полюс оппозиции, как «не-прошлое ж Не кто иной, как футуризм, явившись со своими новыми воззваниями и разрабатывая одновременно теорию и практику, потребовал ввести будущее как определяющую категорию поэтической системы, К этому неустанно звали ,стихи и публицистика Хлебникова и Маяковского — и, несмотря на свою тайную склон-
337
23-820 ность к «глубокому горизонту воспоминанья» [см. ОГ, 202], тем же пафосом отмечено творчество Пастернака. Овладев только что введен* пой оппозицией, отталкиваясь от нее, Пастернак создал новую концепцию настоящего, понятого как автономная категория; он отчетливо увидел: «Уже одна заметность настоящего есть будущее...» [ОГ, 221]*. Неслучайно гимн Маяковскому, патетический финал ((Охранной грамоты» , кончается такими словами: «Он с детства был избалован будущим, которое далось ему довольно рано и, видимо, без большого труда» [ОГ, 284]. Эта «грамматическая реформа» в конце концов ведет к радикальному изменению функции, которая поручается поэзии в системе социальных ценностей.
*Ср. также: «Будущего нельзя предсказать. Но его можно увидеть, войдя с волн в дом. Здесь налицо уже его план, то размещение, которому, непокорное во всем прочем, оно подчинится» [ ДЛ, 77 ]. - Прим^ перев. ИЗ КОММЕНТАРИЯ К СТИХАМ МАЯКОВСКОГО «ТОВАРИЩУ HETTE - ПАРОХОДУ И ЧЕЛОВЕКУ»
Прозорливый до ясновидения Ю. М. JIotmан дал в своем недавнем труде - «Роман А. С. Пушкина ,,Евгений Онегин"» - образцовый комментарий не только к сложнейшему из пушкинских творений; но заодно и в первую очередь к методам и задачам комментатора« ¦
Стихи «Товарищу Нетте — пароходу и человеку», написанные Маяковским в Ялте 15 июля 1926 г,, напечатанные в московских я Известиях» 22 августа и многократно читанные автором в различных лекционных выступлениях, снискали себе широкую популярность в русском читательском мире, особенно среди советской учащейся молодежи. Центральная часть стихотворения, повествующая о прижизненной близости дипкурьера Нетте к Маяковскому, вызывала в разнообразных кругах немало недоуменных вопросов. «Помнишь, Нетте, в бытность человеком, j Ты пивал чаи со мною в дщжупе?» и — в завершение ночной строфы — «напролет болтал о Ромке Якобсоне и смешно потел, стихи уча».
В пересказе П. И. Лавута, устроителя гастролей Маяковского, авторское предуведомление при чтении стихотворного обращения было подхвачено примечанием к тем же стихам в его собрании сочинений. Оно сообщало, что «здесь фамилия Якобсон, Ромка — это наш общий знакомый, ученый, филолог», познакомивший автора с героем этих стихов* Названное примечание не могло рассеять недоумения слушателей и читателей: почему вся ночь нежданной дорожной встречи или встреч Маяковского с Нетте оказалась посвящена болтовне об общем знакомом, почему этот ученый-филолог, некогда познакомивший поэта с дипкурьером, выступает под эмфатической кличкой и почему с памятью о нем оказывается связано напряженное учение стихов сосредоточенным стражем дипломатической почты? Почему, наконец, именно эти детали «отстоялись словом» и, следственно, приобрели, согласно автобиографическому лозунгу Маяковского («Я сам»), жизненный интерес в творчестве поэта?
Среди общих поисков ответа отмечу присланный мне запрос из восточных округов РСФСР по поручению вдовы Теодора Нетте через множество долгих лет после его смерти. Думаю, кажущиеся неясности исчезают в свете показаний моего ответного письма. Поэтому цитирую его сохранившуюся в моем архиве копию, пополняя эти извлечения некоторыми опущенными в письме подробностями.
«С Теодором Нетте я встретился впервые в конце июня 1920 г+ в Таллине, где мы ждали из Москвы д-ра Гилперсона, чт;обы ехать с ним
Статья опубликована по-русски в сб.: «Seiriiosis^t In Honorem Juiij Lotrnал, edH by К. Fom о г ska, M Halle, В, Uspenskij et af, Michigan Slavic Contribution», № 10. University of Michigan, 1984, p. 65-69. © by Roman Jakobson, 1984
'339 в составе миссии Красного Креста в Прагу. Задачей миссии была репатриация бывших русских военнопленных, остававшихся в Чехии с австро-венгерских времен, а также установление первых шагов к дипломатическим сношениям с Чехословакией. Гиллерсон был главой миссии, я как славист был приглашен в роли переводчика, а Нетте был временно прикомандирован к миссии как дипкурьер. Мы выехали из Таллина в первых числах июля морским путем на Штеттин, а оттуда поездом в Прагу с остановкой и пересадкой в Берлине. Нетте и я ехали в одной каюте и как-то сразу очень подружились. Он рассказал про свою жизнь: работал сыздетства в сапожной мастерской вместе с отцом, не помню, в котором латвийском городе, и еще подростком вместе с отцом попал в тюрьму за участие в революционном движении. После революции он принимал деятельное участие в борьбе за Советскую Латвию. Мужественный боевой закал сочетался в нем с редкой добротой, сердечностью и душевной чистотой. Горячо любил поэзию, и латышскую, и русскую, и могу сказать -русским владел он превосходно. Ночью в каюте он читал мне наизусть и излагал своего любимого латышского поэта Яна Райниса (1865—1929), а я (ночь напролет) читал ему Маяковского. Нетте не знал его стихов и только слыхал о нем неприязненно-критические отзывы.
