Работы по поэтике: Переводы - Якобсон Р.
Скачать (прямая ссылка):
См.; H.Lausberg. Handbuch der literarischen Rhetorik, I. Munchen, I960,
§568.
П См.: Грамматика русского языка, т. II. M., Изд*во АН CCCPt 1954, § 907*
I J
См,: К, Чуковский- Книга об Александре Блоке. Берлин, 1922э глава «Инерция звуков»; к Ни у какого другого поэта не было такого повышенного ощущения гласных» (с. 67). Р. Эбернети посвятил этому вопросу богатую тонкими наблюдениями работу: R. Abernathy. A Vowel Fugue in Blok. — j я International Journal of Slavic Linguistics and Poetics», VII, 1963, p. 88-107.
19B одном случае гласный /а/ под иктом, собственно, лишен словесного ударения, ^IuVJ-Jo: J1 Что на чужбйне усталые я&ди. НОВЕЙШАЯ РУССКАЯ ПОЭЗИЯ
Набросок первый: Подступы к Хлебникову
I
Лингвистика давно не довольствуется изучением мертвых языков, изжитых языковых эпох. Минувшие языковые системы нами интерпретируются с трудом; мы не переживаем вполне, а лишь частично, приблизительно, притом сильно переосмысливая, воспринимаем их элементы. Документы, из которых мы черпаем все наши сведения о языке прошлого, всегда неточны.
В силу этого все с большей настоятельностью выдвигается необходимость изучения современных говоров. Диалектология становится главным импульсом раскрытия основных лингвистических законов, и лишь изучение процессов живой речи позволяет проникнуть в тайны окаменелой структуры языка былых периодов. Только по отношению к языку современному, безусловно, применим прием временного разреза, так называемый синхронический метод, дающий возможность отделить живые процессы от окаменелых форм, продуктивные системы от «лингвистической пыли» (термин Ф, де Соссюра), дающий возможность усмотреть не только выкристаллизовавшиеся лингвистические законы, но и намечающиеся тенденции.
Трактуя о языковых явлениях прошлого, трудно избегнуть схематизации и некоторого рода механизации. Сегодняшний уличный разговор понятней языка «Стоглава» не только обывателю, но и филологу. Точно так же стихи Пушкина как поэтический факт сейчас непонятнее, невразумительнее Маяковского или Хлебникова,
Каждый факт поэтического языка современности воспринимается нами в неизбежном сопоставлении с тремя моментами: наличной поэтической традицией, !фактическим языком настоящего и предстоящей данному проявлению поэтической задачей.
Последний момент Хлебников характеризует так:
Koща я замечал, что старые строки вдруг тускнели, когда скрытое в них будущее становилось сегодняшним днем, я понял j что родина творчества — будущее. Оттуда дует ветер богов слова. [її, 8] 1
Если же мы оперируем с поэтами прошлого, эти три момента должны быть реставрированы, что удается лишь с трудом и отчасти.
В свое время стихи Пушкина были, по выражению современного ему журнала, «феноменом в истории русского языка и стихосложения», и кри-
Работа печатается с небольшими сокращениями по изданию: Rt Jakobsoп. Selected Writings, V, Mouton Publishers, The Hague-Paris-New York, 1979, p. 299-354-впервые опубликована на русском языке в 1921 г.: Р. О. Якобсон. Новейшая русская поэзия. Набросок первый. Прага, 1921.
272 тик тогда еще не задумывался о «мудрости Пушкина», а вопрошал: «Зачем эти прекрасные стихи имеют смысл? Зачем они действуют не на один только слух наш?»
Ныне Пушкин — предмет домашнего обихода, кладезь домашней философии. Стихи Пушкина как стихи ныне явно принимаются на веру, окаменевают, став объектом культа. Недаром попались недавно на удочку такие пушкинисты, как Лернер и Щеголев, приняв'за подлинное творение корифея ловкую подделку одного молодого поэта.
Пушкиноподобные стихи сейчас так же легко печатать, как фальшивые керенки: они лишены самостоятельной ценности и лишь имеют хождение взамен звонкой монеты.
Мы склонны говорить о легкости, незаметности техники как о характерной особенности Пушкина. И это ошибка перспективы. Для нас стих Пушкина — штамп; отсюда естественный вывод о простоте его. Совсем иное дія пушкинских соверменников. Обратитесь к их отзывам, об* ратитесь к самому Пушкину. Например, для нас нецензурованный пятистопный ямб гладок и легок. Пушкин же ощущал его, т.е. ощущал как затрудненную форму, как дезорганизацию формы предшествовавшей.
Признаться вам, я в пятистопной строчке Люблю цезуру на второй стопе. Иначе стих то в яме, то на кочке, И хоть лежу теперь на канапе, Все кажется мне, будто в тряском беге По мерзлой пашне мчусь я на телеге,
(«Домик в Коломне»)
Форма существует для нас лишь до тех пор, пока нам трудно ее воспринять, пока мы ощущаем сопротивляемость материала, пока мы колеблемся: что это — проза или стихи, пока у нас «скулы болят», как болели, по свидетельству Пушкина, скулы у генерала Ермолова при чтении стихов Грибоедова,
Между тем наука и поныне трактует лишь о покойных поэтах* а если и коснется изредка живых, то лишь упокоившихся, вышедших в литературный тираж. То, что стало трюизмом в науке о практическом языке, до сих пор почитается ересью в науке о языке поэтическом, вообще плетущейся доселе в хвосте лингвистики.
Исследователи поэзии прошлого обычно навязывают этому прошлому свои эстетические навыки, перебрасывают в прошлое текущие способы поэтического производства. Такова причина научной несостоятельности ритмики модернистов, вчитавших в Пушкина сегодняшнюю деформацию силлабо-тонического стиха. Прошлое рассматривается — мало того, расценивается — под углом зрения настоящего, но лишь тогда станет возможна научная поэтика, когда она откажется от всякой оценки, ибо не абсурдно ли лингвисту, как таковому, расценивать наречня сообразно с их сравнительным достоинством? Развитие теории поэтического языка будет возможно лишь тогда, когда поэзия будет трактоваться как социальный факт, когда будет создана своего рода поэтическая диалектология-
