Литературные языки в контексте культуры славян - Венедиктов Г. К.
ISBN 978-5-7576-0220-2
Скачать (прямая ссылка):
отя и обнаруживает тесную связь с ними. Вместе с тем в некоторы случая речь должна идти о непосредственном влиянии живой диалектной народной речи [Успенский 1983: 68-69].
Так, в одном из первых памятников украинской конфессиональной литературы на народном в своей основе языке — Няговской постилле XVI в. (памятнике письменности закарпатской части Украины), по мнению исследователей, отражена фонетическая и грамматическая структура мараморошского диалекта конца XVI или, возможно, начала XVII в., а также живая речь бассейна р. Тересвы [Панькевич 1958: 173-174; Дэже 1965: 117-134]. Отметим также Пересопницкое евангелие XVI в., в котором «на славянской основе с иноязычной польской и отчасти чешской письменностью положены густыми слоями в огромном количестве черты народной
16
Е. И. Демина
фразеологии с ее типическими особенностями как в отношении к звукам и формам, так равно и в отношении к словоупотреблению, словорасположению и постройке предложений» [Житецкий 1876: 4] и ряд други рукописны евангелий конца XVI в., закреплявши народно-разговорный язык как основу книжной речи. Важно отметить, что как письменность на народном в своей основе языке, так и традиционный славянский литературный язык использовались здесь как средство борьбы против польско-латинской языковой экспансии, направленной на ассимиляцию украинского народа. В этом своеобразие процесса демократизации украинского литературного языка как «целого» на уровне языковой ситуации. В конце
XVII — начале XVIII в. после присоединения Восточной Украины к России довольно сильные еще позиции традиционного славянского литературного языка ослабевают. В конце XVIII в. начинает формироваться новоукраинский литературный язык на основе юго-восточны украински говоров с известной опорой на литературно-языковую традицию.
К наиболее ярким проявлениям «простой мовы» на белорусски земля можно отнести издание (около 1570 г.) Василием Тяпинским евангелия параллельно на белорусском в своей основе и традиционном славянском литературном языке. «Проис одит весьма значительный акт: в конфессиональной литературе, считавшейся священной, наряду с принятым и освященным традицией древне-славянским, вводится новый литературный язык, близкий к народно-разговорному субстрату. Двуязычие воспринимается как законное явление» [Толстой 1988: 59]. Позднее, в конце XVII — начале
XVIII в. в силу исторически и историко-культурны причин связь с «простой мовой» как и с традиционным белорусским языком была утрачена, он был окончательно вытеснен польским и после перерыва в своем развитии, во второй половине XIX в., как бы заново сложился на основе народной речи.
Таким образом, процесс демократизации книжности и литературного языка в Юго-Западной Руси в рассматриваемый период шел как по линии создания книжны языков на основе народной речи, разны видов «простой мовы», так и по линии укрепления позиций традиционного славянского языка, кодификации его норм (ср. в этом отношении известную грамматику Мелетия Смотрицкого (1619)).
К проблеме становления литературных языков славянских народов...
17
Иными словами, одновременно действовали и тенденция к изменению состояния литературного языка как историко-культурного феномена, так и тенденция к упрочнению этого состояния. В итоге возникает ситуация гомогенного книжно-литературного двуязычия (с учетом роли други языков — польского, латыни), в которой один из сосуществующи языков выступает как демократический вариант и связывается с народ-ностными экспектациями. Последнему способствует распространенная со второй половины XVI в. практика публикации параллельны текстов на традиционном славянском языке и «простой мове» (а также на польском языке и «простой мове»). Даже Грамматика Мелетия Смотрицкого, поддерживавшая позиции церковнославянского языка, одновременно являлась своеобразной кодификацией отдельны грамматически конструкций «простой мовы», использо-ванны при толковании соответствующи славянски конструкций.
Вместе с тем, отмечает Б. А. Успенский, «как это ни парадоксально, значение «простой мовы» для истории русского литературного языка есть не меньше, если не больше, чем значение этого феномена для истории украинского или белорусского лите-ратурны языков. Действительно, «проста мова» не оказала почти никакого влияния на современный украинский и белорусский языки, не отразившись и на последующей языковой ситуации на территории Украины и Белоруссии» [Успенский 1983: 84-85]. В то же время перенос языковой ситуации в Юго-Западной Руси во второй половине XVII в. на великорусскую почву приводит к разрушению здесь диглоссии: в течение второй половины XVII в. церков-нославянско-русская диглоссия преобразуется в церковнославянско-русское двуязычие. Существенную роль в закреплении этого процесса сыграла реформаторская деятельность Петра I с его требованием писать «не высокими словами, а простым русским языком». Появляется «просторечие» как особая форма литературного языка, причем как и в Юго-Западной Руси «простой язык» в качестве литературного языка противостоит не только церковнославянскому языку, но и разговорной речи [Успенский 1983: 3-4]. Характерным для книжников Московской Руси является осознание возможности перевода на «простой язык» сакральны текстов (ср., например, осуществленный в 1683 г. Авраамием Фирсовым перевод на
